Цензура в СССР и в России

– Цензура как самостоятельное госучреждение – Главное управление по делам литературы и издательств при Народном комиссариате просвещения и его местные органы при губернских отделах народного образования – была создана Декретом СHK РСФСР от 6 июня 1922 года. А до издания этого Декрета разве не существовало цензуры?

– Декрет явился финальным аккордом, за начальную же точку следует принять Декрет о печати от 27 октября 1917 года. На словах Декрет не вводил цензуру, но предусматривал закрытие (временное или постоянное) органов печати, призывавших к открытому сопротивлению и неповиновению правительству, сеявших смуту путем явного клеветнического извращения фактов, призывавших к уголовно наказуемым деяниям. Позднее перечень возможных санкций расширился за счет штрафов, общественного порицания, публикации опровержения, конфискации типографии, лишения свободы, лишения всех или некоторых политических прав и т. д. В условиях «бесцензурной жизни» в первые месяцы советской власти до конца 1917 года были закрыты 92 газеты, за январь – апрель 1918 года – еще 111. Потом число закрытий пошло на убыль, поскольку независимых изданий становилось все меньше и меньше.

Институциализация цензуры состоялась. Сказались исторические традиции бюрократизации, стремление к таинственности, меньшей гласности. Откуда рукой подать и до цензуры. Как и в царской России, органы цензуры относили то к системе народного образования, то к Министерству внутренних дел либо учреждали их как самостоятельную ветвь исполнительной власти. Исторически первым общегосударственным цензурным ведомством в советской России был Госиздат, образованный в 1919 году в Москве при Наркомпросе РСФСР путем слияния издательских отделов ВЦИК, Московского и Петроградского Советов и др. Он имел право утверждать планы любого, в том числе частного издательства, требовать рукописи для просмотра. В июне 1922 года его сменил Главлит, который и стал логовом цензуры на последующие 70 лет.

Ползучая экспансия Главлита шла одновременно по нескольким направлениям.

Во-первых, постепенно увеличивалось число изданий, попадавших под надзор цензуры. Если в 1922 году от цензуры были освобождены издания Коминтерна, партийная печать, издания Госиздата, Главполитпросвета, «Известия ВЦИК», научные труды Академии наук, то в 1931 году их обязали проходить предварительный контроль Главлита «в целях обеспечения сохранности государственных тайн». То есть на всех без исключения произведениях печати требовалась разрешительная виза Главлита. Контролировалось даже содержание этикеток. Политредакторам Главлита была установлена норма цензурирования – 35 сюжетов этикеток и товарных упаковок за смену, от выполнения которой зависела оплата их труда. Иными словами, цензура была всевидящей и всемогущей.

Во-вторых, постоянно расширялся круг контролируемых сведений. В 1920-х годах в печать не должны были попадать «сведения, не подлежащие оглашению; статьи, носящие явно враждебный по отношению к Коммунистической партии и советской власти характер; произведения, в которых проводится враждебная идеология в вопросах общественной жизни, религии, экономики, национальных отношений, искусства; публикации, имеющие характер бульварной прессы, порнографии, недобросовестной рекламы». В задачи цензуры входило изъятие из статей «наиболее острых мест (фактов, цифр, характеристик), компрометирующих советскую власть и Коммунистическую партию». Неопределенность формулировок допускала их толкование в самых широких пределах.

В-третьих, Главлиту добавлялись все новые и новые функции. Так, в июне 1924 года было установлено, что с ним должны были согласовываться любые изменения личного состава ответственных редакторов и редколлегий. В 1930 году без его предварительного согласия уже не могли открываться новые краевые, областные и окружные печатные органы. Даже внедрение метрической системы мер не прошло мимо Главлита. С 1933 года его виза требовалась на изготовление «значков, жетонов, эмблем, нарукавных повязок с рисунками и текстом, политической скульптуры, изображающей политических деятелей, а также лозунгов и политических рисунков на фарфоре, стекле, текстиле». На таможнях и почтамтах цензоры досматривали грузы и посылки с произведениями печати, документами, клише, рисунками, рукописями, чертежами, фото- и кинолентами, нотами. К ввозу в страну были запрещены порнографические, а также «вредные для Союза ССР в политическом и экономическом отношениях произведения», которые не уничтожались, а передавались безвозмездно органам Главлита. При этом цензоры оплачивались за счет издательств, при которых они состояли.

Таким бюрократическим монстром Главлит дожил до середины 1980-х годов. Перестройка внесла существенные коррективы в его деятельность, но еще в течение нескольких лет без штампов «разрешено в набор», «разрешено в печать», «разрешен выпуск в свет» ни одни газета, книга и журнал не могли дойти до читателя. И не было юридических гарантий, что разрешенное сегодня не будет запрещено завтра.

– Советский Закон «О печати и других средствах массовой информации» в 1990 году и российский Закон «О средствах массовой информации» в 1991 году наконец-то отменили цензуру.

– Да, в третий и четвертый раз за 100 лет. А в декабре 1993 года ее запретила и Конституция РФ. Однако цензурный ген так прочно вписался в наследственный код нашего общества, что все произведенные законодательные операции до сих пор не привели к провозглашенному результату. Сегодня мы имеем все основания говорить о запрете цензуры как о некоей цели, на достижение которой законодатель ориентирует государство и общество, несмотря на их тягу к цензуре как к спасительному средству, враз излечивающему от всех социальных болезней. Ведь кажется, что достаточно ввести цензуру на показ терактов и контртеррористических операций по телевидению, и террористы исчезнут с лица земли, а спецназовцы останутся только в сериалах. В действительности же еще К. Маркс и Ф. Энгельс учили, что «радикальным излечением цензуры было бы ее уничтожение, ибо негодным является само это учреждение, а ведь учреждения более могущественны, чем люди».

Чем же оно негодно? Во-первых, введение цензуры есть проявление недоверия к народу, к общественному мнению. Во-вторых, действуя тайно, она сама остается вне критики, вне контроля со стороны граждан, поэтому может представлять угрозу общественной безопасности. В-третьих, цензура преследует не столько само произведение, сколько определенный образ мыслей, значит, изначально носит неправовой характер, поскольку право может регулировать лишь реальные действия, поступки. В-четвертых, она придает привлекательность всякому запрещенному произведению независимо от его истинных достоинств. В-пятых, скрывая общественные пороки от гласности, цензура лишь усугубляет их последствия. В-шестых, она деморализует прессу, которая, в свою очередь, деморализует общественное сознание, стимулируя рост социальной пассивности. В-седьмых, цензор является обвинителем, защитником и судьей в одном лице, что противоестественно в цивилизованном обществе.

– Перечень обвинений весьма внушительный. В каких формах возрождается цензура?

– Приведу лишь несколько примеров. В марте 1993 года одержимый антиельцинским экстазом Съезд народных депутатов создал Федеральный наблюдательный совет по обеспечению свободы слова на государственном телерадиовещании. Хотя функции ФНС были определены широко и туманно – «обеспечение объективного освещения проблем и событий», «предоставление равных возможностей для изложения точек зрения», осуществление «необходимых мер по недопущению политической монополизации», их цензурный характер был очевиден. Примечательно, что практически теми же словами обосновывалась необходимость наделения Общественной палаты РФ полномочиями по контролю «за соблюдением свободы слова в средствах массовой информации». Правда, эти слова так и остались на бумаге, из Общественной палаты Главлит не получился. Скажем аккуратно: пока не получился.

На местах цензурные порядки выстроены давно. Так, в 2000 году администрация Тамбовской области одновременно с учреждением областной телевизионной и радиовещательной компании «Тамбовская губерния» создала так называемый экспертный совет в составе четырех местных начальников и одного университетского ректора, который стал для нее постоянно действующим, координирующим, организующим, согласительным органом. Администрация проигнорировала Закон «О средствах массовой информации», где ясно сказано, что учредитель не вправе вмешиваться в деятельность СМИ, редакция действует на основе профессиональной самостоятельности, обнаружение органов, организаций, учреждений или должностей, в задачи либо функции которых входит цензура массовой информации, влечет немедленное прекращение их финансирования и ликвидацию в порядке, предусмотренном законодательством. Увы, столь пренебрежительное отношение к Закон «О средствах массовой информации» не редкость.

Другой пример: 5 июня 2000 года Управление ФСБ по Волгоградской области заключило соглашение о сотрудничестве с редакцией газеты «Волгоградская правда», которым фактически ввело цензуру. В частности, оно обязало редакцию проверять полученные из других источников сведения о негативных действиях сотрудников этого ведомства в самом ведомстве, принимать решение об их обнародовании только после «проверки уполномоченными органами». Соглашение ограничивало как профессиональные, так и гражданские права журналистов. Заключение подобных соглашений практикуют также другие правоохранительные и контрольные органы. То есть раковая опухоль цензуры разрастается.

– В наше формально бесцензурное время распространена и самоцензура.

– Действительно, властям достаточно лишь подвесить дамоклов меч над головой журналиста, редактора, издателя, владельца СМИ, а уж дальше они сами все сделают наилучшим образом. Причем они, как правило, будут легко повиноваться даже не указаниям сверху, а собственным предположениям о возможных указаниях, выстраданных собственным опытом страхах о гипотетическом неудовольствии, сдвинутых бровях и наморщенных носах. При этом они и не подумают поинтересоваться, а не бутафорский ли меч подвешен над ними и есть ли для этого правовые основания. Цензура страха нуждается в постоянной подпитке, поэтому время от времени как бы из ничего случаются показательные порки в форме юридически сомнительных судебных процессов, «споров хозяйствующих субъектов», странных исчезновений или трагических случайностей.

СМИ и власть

– Сколько бы мы ни уходили от старой советской модели отношений прессы с властями, возвращаемся к ней вновь и вновь. Почему?

– Я придумал такой афоризм. Ошибочно думать, что национальные виды транспорта в России – тройка и сани. Наши национальные виды транспорта – качели и карусель. Ни на качелях, ни на каруселях никуда не уедешь!

То же и в сфере массовой информации. В союзном Законе «О печати и других средствах массовой информации» от 12 июня 1990 года было сказано, что средства массовой информации свободны, редакция является самостоятельным юридическим лицом, хозяйствующим субъектом. Вот вам свобода – берите! Кто-то действительно обрел свободу, кто-то взял лишь ее «кусочек». Но значительная часть журналистов не захотела свободы.

В результате потом, когда круг замкнулся, оказалось, что отношения между властью и журналистами стали еще хуже, чем были при советской власти. Места партийных руководителей разного уровня заняли губернатор, мэр и бизнесмен, купивший небольшой медиахолдинг. Возникли новые связки, потому что бизнесмен, как правило, зарабатывал вне медиасферы. Медиабизнес выгоден, если издаешь глянцевые, развлекательные и рекламные журналы. И не очень выгодный (по советским меркам – хороший), когда делаешь издание для губернатора или мэра. Они платят умеренные деньги. Но это уже не бизнес и не журналистика, а служба при высоком чиновнике. Выполняя его волю, СМИ превращаются в средства массовой агитации и пропаганды, а не информации.

– То есть пришли к тому, от чего уходили. Можно ли было этого избежать?

– Если исходить из того, что наш национальный вид транспорта – карусель и качели, то нет. В XXI веке мы живем по обычаям XVII века. Но когда-то придется сойти с карусели.

– Уточним суть проблемы. Бизнесмену, который пытается наладить производство качественно нового автомобиля, мало поставить начальников цехов (губернаторов), нужны еще «глаза и уши» – служба разведки на предприятии, которая бы выявляла ошибки в их работе, собирала критическую информацию. В нормальном обществе такую роль играют СМИ. Если президент действительно хочет знать, что на самом деле происходит в регионах, он должен любыми способами лелеять и защищать там СМИ, которые смогли бы конструктивно критиковать местную власть.

– Нынешние власти не заинтересованы иметь зубастые и глазастые региональные СМИ, им кажется, что у них есть результативный канал обратной связи – это спецслужбы. На самом деле его нет, ведь чиновник всегда сообщает вышестоящему чиновнику только то, что тот хочет услышать. Если он будет сообщать информацию, которая показывает, что в результате действия или бездействия вышестоящего начальника случилось что-то непредвиденное или неприятное, тот его просто уволит. Повторяю: у власти нет прямого интереса иметь свободную прессу, хотя все время говорится об обратном. Опять карусель.

– Вы говорите о нынешней власти. А Ельцин и Гайдар были заинтересованы получать правду с помощью средств массовой информации?

– Во всяком случае, ни Гайдар, ни Ельцин не предпринимали ничего против СМИ. Гайдар в эту сферу не вникал, для этого были В. Ф. Шумейко и те руководители, с которыми он работал, в частности, я – тогда заместитель министра печати и массовой информации, а затем глава Российского агентства интеллектуальной собственности при президенте. В правительстве В. С. Черномырдина я был уже министром печати и информации. Как-то у меня состоялся интересный разговор с Виктором Степановичем. Он позвонил мне и спросил, почему я не доложил ему об очередной каверзе Верховного Совета, касавшейся деятельности средств массовой информации. Я ответил, что уже урегулировал вопрос, Верховный Совет снял свои претензии, и я об этом доложил своему непосредственному куратору В. Ф. Шумейко. Реакция Черномырдина: «Да кто такой Шумейко? Все вице-премьеры, даже первые, не более чем мои советники и помощники. А докладывать Вы должны лично мне».

Б. Н. Ельцин крайне редко принимал решения против журналистов. Традиционно он их поддерживал. К примеру, из его рук получили государственные награды корреспондент компании «НТВ» Елена Масюк и корреспондент «Радио Свобода» Андрей Бабицкий. В последующем ничего подобного не было: независимый, оппозиционный журналист просто не мог получить никаких наград. А вот крупные неприятности – пожалуйста. Что и произошло с тем же Бабицким после ухода Ельцина с политической арены.

– Однако уже при Ельцине губернаторы выстраивали СМИ под себя. Конечно, историю делают личности, от личности многое зависит. Но лучше, если работает система. Что нужно было сделать, чтобы губернаторы и законодательные собрания регионов все время ощущали наличие четвертой власти?

– Я бы добавил к ним министров и премьер-министра. Чтобы они не забывали о существовании четвертой власти, она должна быть от них отделена. Нам, разработчикам союзного и российского законов о СМИ, часто задавали вопрос: почему мы не запретили госорганам учреждать средства массовой информации? Бесполезно. Они найдут десяток способов обойти эту норму и все равно будут иметь подконтрольные печать и телевидение. Это заложено в генах наших чиновников.

С другой стороны, получается: если газета хвалит губернатора – значит, он ей платит. А если губернатор действительно толковый? Надо молчать – дескать, хорошее должно получать молчаливое одобрение? Не согласен. Такой прямой запрет ничего не дает. Хотя в Законе «О средствах массовой информации» в статье 58 предусмотрена уголовная, административная или дисциплинарная ответственность за ущемление свободы массовой информации, воспрепятствование должностными лицами государственных органов, общественных объединений законной деятельности учредителей, редакций, издателей, журналистов, распространителей продукции СМИ, за нарушение прав журналистов. Мы заложили в закон и механизм редакционной независимости. Учредитель, будь то губернатор, мэр или кто угодно, не имеет, по сути, никаких прав по регулированию деятельности СМИ. Как только он, не имея прав, вторгается в редакционную независимость, ему грозит статья 144 Уголовного кодекса[1] (до 1995 года она называлась 140 прим). То есть законодательные нормы существуют.

В Законе «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» с 2003 года записано, что органы местного самоуправления могут учреждать периодические печатные издания только «для опубликования муниципальных правовых актов, иной официальной информации». Это означало, что все районные и городские газеты, которые традиционно обслуживали мэров и глав администраций, нужно было преобразовать, предоставить им самодеятельность, оторвать от власти, от «кормушки», одновременно начав выпускать бесплатные официальные бюллетени, выполняющие функции официальных публикаторов.

Однако, во-первых, местные власти категорически не желали подчиняться этому Закону и постоянно предлагали поправки, которые законодатели охотно принимали. Так, в редакции 2005 года эта норма расширялась до полного оправдания status quo: «учреждение печатного средства массовой информации для опубликования муниципальных правовых актов, обсуждения проектов муниципальных правовых актов по вопросам местного значения, доведения до сведения жителей муниципального образования официальной информации о социально-экономическом и культурном развитии муниципального образования, о развитии его общественной инфраструктуры и иной официальной информации». Все опять вернулось к тому, что было.

Во-вторых, в некоторых регионах губернаторы поняли эту норму Закона как повод для того, чтобы отобрать у муниципалитетов их районные и городские газеты, объединив их в областные государственные медиахолдинги. Все местные газеты, в том числе те, которые хорошо работали и могли бы жить самостоятельно, стали объединять в государственный медиахолдинг. Им командовал губернатор, в его руках были деньги, хотя местные органы самоуправления допускались в соучредители газет. Возникла информационная вертикаль. Несколько ослабла зависимость от местного мэра и глав администраций, но усилилась – от губернатора. О сети независимых газет по-прежнему остается только мечтать. Газеты обслуживают региональную власть, нацелены на то, чтобы ее бесконечно репродуцировать. У мэра есть газета – она пишет, какой он хороший. Если кто-то вознамерится написать, что он плохой, ему просто негде будет это напечатать.

На мой взгляд, федеральная власть должна больше внимания уделять защите региональных средств массовой информации, потому что иначе она лишает и общество, и себя надежного источника независимой информации. Я убежден, что именно независимые средства массовой информации составляют одну из важнейших гарантий национальной безопасности страны. У нашего общего омбудсмена, предусмотренного Конституцией, до всего руки дойти не могут. Президент Д. А. Медведев ввел институт своего представителя по правам детей – замечательно! Нужно идти дальше и вводить такого же уполномоченного по защите свободы массовой информации. Слишком важная, слишком уязвимая точка.

– Абсолютно свободных СМИ не существует. Журналисты действуют в рамках конъюнктуры своих изданий. В самых крупных мировых изданиях главный редактор, закрываясь ширмой редакционной политики, диктует, какие темы можно брать, а какие – нет. Причем это в качественных изданиях. Журналисты об этом говорят вслух на «междусобойчиках». Есть собственники и главные редакторы, которые дают значительную свободу подопечным журналистам. Может ли коллектив журналистов выстроить такие правовые отношения с издателем, администрацией, главным редактором, которые максимально гарантировали бы им свободу выбора тем, свободу выражения личного мнения на освещаемую проблему?

– Закон «О средствах массовой информации» содержит серьезные гарантии независимости журналистов. В нем записано, что владелец СМИ не имеет права вмешиваться в деятельность редакции, за исключением случаев, предусмотренных ее уставом. А устав принимает не хозяин, а коллектив журналистов голосованием на собрании. Если журналисты не проголосуют, то владельцу нечего будет утверждать.

– Он может поменять коллектив.

– И на такой случай предусмотрен ограничитель. Если в течение трех месяцев после того, как средство массовой информации начало выходить в эфир или в свет, устав не будет принят журналистами и утвержден владельцем, регистрация данного СМИ аннулируется в судебном порядке. Правда, эта норма редко соблюдается, потому что владельцы делают все для того, чтобы редакционный коллектив не принимал устав редакции. Им гораздо проще руководить журналистами, которые не имеют никаких прав. Я настаиваю на том, чтобы наши надзорные органы (Роскомнадзор) следили за тем, имеется устав редакции или нет. В нем – гарантия редакционной независимости. Кроме того, в российском законе есть то, чего нет в законах многих других стран: журналист вправе в своих публикациях излагать личное мнение на освещаемую проблему, отказаться от редакционного задания, если оно противоречит его убеждениям. Другое дело, как эти нормы реализуются. Права-то за журналистами записаны – осталось, чтобы они захотели добиваться их соблюдения.

Редакционная независимость, издательская свобода – не только российская проблема. Она существует во многих странах и решается более или менее удачно. Умный издатель, владелец СМИ стремится сделать все, чтобы газета была от него независимой, понимая, что тогда она сможет больше для него, хозяина, заработать. Но этому надо научиться, это надо осознать, что на практике встречается далеко не всегда. Хотя и в нашей стране есть СМИ, вполне независимые от владельцев в программной и редакционной политике.

Цивилизованное разрешение информационных споров

– Можно найти тысячу способов выгнать журналистов из здания, прекратить работу газеты, журнала, телекомпании. Кто тот третейский судья?

– В декабре 1993 года была создана Судебная палата по информационным спорам (СПИС)[2] при Президенте РФ взамен прекратившего свои полномочия Третейского информационного суда, действовавшего на период избирательной кампании 1993 года. Она имела двойственный статус: де-юре являлась государственным органом, а фактически – органом саморегулирования средств массовой информации по аналогии с распространенными в Западной Европе негосударственными институтами социальной ответственности СМИ перед обществом (омбудсмен, общественные советы по прессе). Юридически не очень удачная конструкция, я бы назвал ее квазисудебной коллегией. Но от нее была огромная польза.

Увы, не было ни федерального закона о Судебной палате, ни специальной строки в бюджете, ни собственного помещения. Зато были президент Б. Н. Ельцин и бессменный председатель СПИС – доктор юридических наук, профессор А. Б. Венгеров. Один из самых порядочных, принципиальных и профессиональных людей из всех, кого я когда-либо знал. Исключительно благодаря личным качествам этих двух людей Судебная палата состоялась как независимый в своих суждениях квазисудебный орган, взявшийся за долгое и мучительное дело воспитания добропорядочности в сфере массовой информации.

Сегодня это кажется невероятным, но Судебная палата искренне пеклась о взращивании культуры свободного слова в родном Отечестве. В силу то ли политической наивности и невинности, то ли собственной высокой нравственности, а скорее всего, по обеим причинам, ее члены верили в то, что рыночная экономика – это хорошо, а рыночное общество – плохо. Ибо если все продажно, то ничто не свято и все дозволено, следовательно, подобное государство неотличимо от банды разбойников. Поэтому они пытались защитить свободу слова от цензуры и питаемой страхом самоцензуры, от продажности и сервильности, а в целом – от бескультурья и безнравственности. И надо сказать, что общество довольно быстро оценило глубокую продуманность и взвешенность решений этого на удивление независимого государственного органа.

СПИС давала рекомендации по применению законодательства о СМИ, выносила экспертные заключения и делала заявления по общественно значимым вопросам, разъясняла по просьбе судей и исполнительных органов нормы информационного права. Принятые ею решения были окончательными и обязательными для рассмотрения участниками спора, для учета судом. Госорганы и должностные лица, к которым обращались решения, обязаны были в двухнедельный срок сообщить об их исполнении.

Все дела, по которым Судебная палата выносила решения или экспертные заключения, условно можно разделить на пять категорий: первая – связанные со злоупотреблением свободой массовой информации – как самими журналистами и редакциями, так и частными лицами, использовавшими СМИ в своих целях (всего за 1994–2000 годы было рассмотрено 81 такое дело); вторая – связанные с посягательством на честь, достоинство, деловую репутацию (48 дел); третья – вытекавшие из нарушения законных прав журналистов и граждан РФ на получение общественно значимой информации, из нарушения права доступа к информации (47 дел); четвертая – административно-финансовые споры: конфликты редакций с федеральными и региональными органами исполнительной власти, органами местного самоуправления по поводу регистрации и аккредитации СМИ, правового статуса учредителей СМИ (48 дел); пятая – споры, вытекавшие из нарушений избирательного законодательства (76 дел)[3].

Судебная палата проработала до 2000 года. Сменился президент. Независимый орган разрешения информационных споров оказался не нужен. Независимость суждений стала причиной упразднения палаты под предлогом оптимизации президентской администрации в 2000 году[4]. Одно из ее последних решений обязывало правительство предоставить журналистам определенную информацию, а оно отказалось это делать, нарушая Закон «О средствах массовой информации». Впрочем, этого следовало ожидать: когда отклонение становится нормой, именно норма становится отклонением со всеми вытекающими оргвыводами.

Власти попытались выброшенную ими же на помойку идею Судебной палаты по информационным спорам очистить, подновить и воплотить в грандиозных масштабах Общественной палаты. Во многом было воспроизведено Положение о Судебной палате[5], но бросались в глаза и отличия. Если в Судебной палате работали 7 человек, каждый из которых разбирался в вопросах права СМИ и профессиональной этике журналистов, то Общественная палата оказалась в 18 раз многолюднее, а эксперты в области СМИ составили в ней ничтожный процент. Общественным контролем за соблюдением свободы слова в СМИ заняты преимущественно спортсмены и стоматологи, артисты и профессиональные общественники.

Конечно, журналистика, как и политика, будучи лишена нравственных начал, подобна промыслу на большой дороге, и право судить о качестве работы СМИ принадлежит прежде всего читателям, телезрителям, радиослушателям. Но вовсе не их дело разбираться в технологии журналистского труда. А ведь именно там, на уровне технологий, норм и правил профессионального поведения, коренятся те проблемы, которые потом проявляются, например, в заказных статьях и передачах, в бездоказательном компромате.

Поэтому в Общественной коллегии по жалобам на прессу, созданной в июне 2005 года по инициативе неправительственных организаций и Большого жюри Союза журналистов, предусмотрены две равноправные палаты (по 25 мест каждая). В одной представлено медиасообщество: журналисты, рекламодатели, специалисты в области пиара, во второй – аудитория средств массовой информации: представители религиозных конфессий, политических партий, профсоюзов, экологических, правозащитных, молодежных, ветеранских, спортивных и других организаций. Таким образом внутрицеховое саморегулирование дополнено гражданским сорегулированием.

Общественное вещание

– Свободная и критикующая пресса в регионах – исключительно полезное дело для развития государства, тот спасательный круг, который нужно бросить обществу. Она помогла бы выявлять случаи неправильного расходования бюджетных денег, нецелевого их использования на местах, коррупции, головотяпства. Как же все-таки сохранить ее?

– Есть интересная конструкция, называемая «общественное вещание», – общественное телевидение, радио, общественные газеты, интернет-СМИ, выполняющие функцию общественной публичной службы. Серьезный опыт в данной сфере накоплен во многих европейских странах, где общественное телевидение создано из государственного, а начиналось все с государственной монополии на телевидение и в меньшей степени – на радиовещание. Общественное вещание уже появилось и на постсоветском пространстве: в Прибалтике, Азербайджане, Грузии, Украине. Конечно, уровень реальной независимости этих организаций сильно разнится в разных странах, но уже тот факт, что общественное вещание институциализировано, позволяет рано или поздно наполнить эту форму соответствующим содержанием.

Еще в 1990 году, когда мы только начали создавать российское телевидение, я предлагал министру печати и информации М. Н. Полторанину сразу выстраивать его как общественное. С тех пор эта идея продолжает обсуждаться. Были и попытки трансформировать государственное телевидение в общественное. В 2003 году в Госдуму был внесен законопроект «Об общественном телерадиовещании» (я был его автором), по которому государственный медиахолдинг «ВГТРК» предполагалось трансформировать в общественную телерадиокомпанию. Но правительство прислало отрицательный отзыв, и проект не дошел даже до первого чтения.

Создание общественного телевещания не потребовало бы дополнительных расходов федерального бюджета, так как оно не выходило за пределы сумм, ежегодно выделяемых на финансирование государственного телерадиовещания (в то время – примерно 0,5% всех расходов бюджета). Бюджетные ассигнования оставались основным источником, хотя предусматривался и дополнительный – абонентская плата.

Тут же посыпались возражения: при нынешнем состоянии кошелька средних телезрителей и радиослушателей перейти на абонентскую плату, обязать их платить за телевидение и радио, как за телефон, – значит, обложить скрытым косвенным налогом, экономические условия и так тяжелые, народ не поймет. Народ не понял бы, если бы это были большие деньги. В законопроекте мы предлагали ввести символическую абонентскую плату – 3% минимального размера оплаты труда.

Абонентская плата нужна даже не столько как дополнительный источник, сколько для того, чтобы возникли правовые отношения между зрителем и телекомпанией, и он получил бы право выдвигать ей свои условия. Пока договорных отношений нет, он ничего не вправе требовать от телекомпании. Она предоставляет услугу, которую зритель не заказывал. Он может ею пользоваться или не пользоваться. Не нравится – не смотри, телекомпания ему ничего не должна.

Когда абонентской платы нет, используется опосредованный механизм: все граждане платят налоги, они поступают в бюджет, из которого выделяются средства на содержание телекомпании. Такой механизм власти воспринимают однозначно: это государственные деньги – значит, и телекомпания государственная…

– Отличие общественного вещания от государственного конечно же не в абонентской плате, а в правовом механизме, обеспечивающем независимость вещания от исполнительной и законодательной властей. Если бюджетное финансирование обеспечено и директор телекомпании не назначается министром печати, а избирается попечительским советом, то плюрализм мнений и критический подход к решениям власти гарантированы. Об этом красноречиво говорит опыт Би-би-си.

– Да. Общественное телерадиовещание должно финансироваться из бюджета, но не управляться правительством. В ответ на порочную практику, когда телепередачу, «вышедшую из-под контроля», просто ликвидировали, был издан Указ Президента РФ «О гарантиях информационной стабильности и требованиях к телерадиовещанию» от 20 марта 1993 года № 377. В нем было предусмотрено создание на государственном телевидении попечительских советов для разрешения споров, вызванных разногласиями между политическими группами, попытками введения цензуры или незаконного контроля средств массовой информации, нарушениями конституционного права искать, поручать и распространять информацию, а также споров, связанных с реорганизацией либо ликвидацией информационных телерадиопрограмм и подразделений.

Государственные телерадиокомпании должны были представить президенту одобренные журналистскими коллективами предложения о составе попечительских советов. Телекомпании обязаны были «подчиняться нравственному авторитету попечительского совета, призванного быть гарантом справедливости и стабильности в распространении телерадиоинформации». Этим советам вменили в обязанность обращаться в правоохранительные органы с требованием привлечь к ответственности должностных лиц госорганов и общественных объединений, виновных в ущемлении свободы средств массовой информации.

Этого хотел Б. Н. Ельцин. Можно сказать, тогда мы с Ю. М. Батуриным – как авторы текста этого Указа – создали зародыш общественного телевидения. К сожалению, только на бумаге. Указ никто до сих пор не отменял, но его просто не выполняют, как и многие другие. Позже пункт о развитии общественного телевидения появился в проекте среднесрочной «Программы экономического развития на 2005–2008 годы», подготовленной Минэкономразвития в феврале 2005 года. Проект предусматривал «трансформацию государственных СМИ, в том числе телевизионных и радиоканалов, в общественные, имеющие жесткие обязательства по объективности и плюралистичности подачи информации». В декабре 2005 года стало известно, что законопроект об общественном телевидении внесен в правительство, которое собиралось рассмотреть его в апреле 2006 года и в мае внести в Госдуму. Больше о документе не вспоминали…

Российское общество, по-моему, хочет общественного вещания, власти – нет. Но создание общественного телевидения в любой стране мира всегда было политическим решением. Нужна политическая воля, именно с нее, а не с законов надо начинать. Как только президент поставит такую задачу, все можно будет сделать достаточно быстро. Для этого есть и наработки, и кадры.

Финансовое обеспечение СМИ

– Пресса никогда не станет свободной, не имея независимых и достаточных источников финансирования. Известно, что серьезная пресса не может жить только от реализации и даже от рекламы. Но, если рынок не обеспечивает достаточно средств, основные надежды по-прежнему возлагаются на бюджетное финансирование.

– И да, и нет. 1 декабря 1995 года был принят вполне приличный Закон «О государственной поддержке средств массовой информации и книгоиздания Российской Федерации» № 191-ФЗ, в соответствии с которым введены налоговые и таможенные льготы, льготы по оплате аренды и т. д.

Кроме того, была предусмотрена норма о том, что при приватизации материально-технической базы в сфере СМИ (издательств, полиграфических предприятий, телерадиокомпаний) 50% акций должны отходить редакционным коллективам. Но я не знаю ни одного случая применения этой нормы. Законодатель сказал свое слово, но то ли невнятно и неточно, то ли это наша извечная необязательность исполнения закона.

– При этом дотирование убрали?

– Существовали программы поддержки СМИ. 24 ноября 1995 года был принят специальный Закон «Об экономической поддержке районных (городских) газет». Но поскольку у нас главный закон – закон о бюджете, а в нем на очередной год не было предусмотрено средств на эти расходы, то Закон «Об экономической поддержке…» просто не действовал. В 1998 году, после дефолта, правительство попыталось ликвидировать таможенные и налоговые льготы. В Закон изначально был заложен трехлетний срок действия (1995–1998 годы). Когда он истек, правительство предложило не продлевать его. Союзу журналистов России с большим трудом удалось добиться продления действия закона до 2001 года. В 2001 году и президент сменился, и страна изменилась. Закон стали потихоньку «обрезать», налоги и таможенные пошлины – поднимать. Всё восстановилось, как было. А с 1 января 2005 года Закон «О государственной поддержке средств массовой информации и книгоиздания Российской Федерации» и Закон «Об экономической поддержке районных (городских) газет» утратили силу, поскольку вступил в действие так называемый закон о монетизации льгот. Правда, в данном случае льготы просто ликвидировали – без всякой «монетизации».

Сейчас есть субсидии, которые распределяет Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям. Но это опять-таки – «кормление с руки», потому что там каждый приходит не за тем, что ему причитается по закону, а за тем, что ему дадут – если захотят. Захотят – дадут, не захотят – не дадут.

А объем рекламного рынка, действительно, недостаточен для того, чтобы прокормить всех. Его развитие сдерживало существовавшее с 1990-х годов ограничение относить на рекламу не более 3% себестоимости продукции, остальное – за счет прибыли. Когда в 2003 году это ограничение сняли, рекламный рынок стал расти быстрее. Существует прямая связь между уровнем развития экономики и объемом рекламы, и непрямая, но достаточно четкая – между объемом медийной рекламы и уровнем информационного плюрализма в обществе.

Важно и то, что у нас рекламный рынок регулируется весьма любопытно. Казалось бы, рекламодателю все равно, в какую газету отдать свою рекламу, главное – чтобы она дошла до максимально большего числа читателей. Газета тиражом 10 тысяч экземпляров ему неинтересна (это будут выброшенные деньги). Он начинает, как правило, с тиража 50 тысяч. Однако у нас есть газеты, у которых тираж значительно меньше 50 тысяч экземпляров, а рекламы у них много, причем дорогой. Почему? Потому что они пользуются покровительством власти. У других газет и тираж большой, а рекламы мало или вовсе нет. Пример – «Новая газета». Только сумасшедший предприниматель решится разместить рекламу в оппозиционной газете. Если же будет известно, что отношение власти к предпринимателю не зависит от того, в издании какой направленности он размещает свою рекламу, она начнет распределяться более справедливо.

Поскольку рекламные потоки распределяются в основном в зависимости от тиража, газеты сознательно на порядок завышают свои объявленные тиражи, чтобы привлечь рекламодателей. И ведь им верят. Казалось бы, рекламодатели, рекламные агентства заинтересованы в службе тиражного аудита, которая определяла бы реальный тираж, скажем, простым взвешиванием ролика газетной бумаги до тиражирования и после (соответствующие формулы давно известны). Но, увы, создали службу тиражного аудита не рекламодатели, а сами издатели. Сами себя стали аудировать. Вот мы и имеем то, что имеем…

– Тем не менее, когда американская фирма «Пфайзер» допустила неправильную рекламу своих лекарств, она по суду была оштрафована на 2,3 млрд долларов. Занимались этим не общественные организации, не государство, а саморегулируемая организация. В США и других странах нарушение норм конкурентного рынка чревато крупными штрафами. Что мешает то же сделать в России?

– Проблема в том, что рекламный рынок у нас сильно монополизирован. На компанию «Видео Интернешнл» приходится львиная доля рекламы на телевидении и радио. До 1998 года в этой сфере была олигополия, но августовский дефолт «зачистил» эту сферу. Здесь тоже есть вина законодателя. Дело в том, что в 1991 году надо было принимать не только Закон «О конкуренции и ограничении монополистической деятельности на товарных рынках»[6], а еще и закон, который не допускал бы монополизацию рынка СМИ. Его проект был подготовлен мной и издан в 2000 году, но по сей день лежит без движения.

Он оказался ненужным ни государству – главному монополисту в этой сфере, ни рекламным компаниям, потому что в нем сказано, например, что рекламное агентство не вправе заниматься газетным бизнесом, а телекомпания обязана работать с несколькими рекламными агентствами, чтобы не попасть под контроль какого-то одного рекламодателя. Когда рекламных агентств несколько, компания балансирует между ними, и тем самым обеспечивается информационный плюрализм. В проекте предусмотрены также другие полезные новации.

Без такого закона невозможно бороться с монополизацией в сфере СМИ. Как это делать – по тиражу или по количеству изданий? У какой-то компании может быть одно издание тиражом 100 тысяч экземпляров, а у другой на том же территориальном рынке – 100 изданий тиражом 5 тысяч каждое. Кто из них монополист? Не удается считать и по объему рекламы, так как ее рынок у нас непрозрачен. На нем два потока денег – «белый» и «серый», которые расходятся по разным карманам. Большая часть попадает «главным людям», остальное – режиссерам, операторам, журналистам. С начала 1990-х годов экономика СМИ была на 90% «серая». Потом она постепенно «побелела», но нынешний экономический кризис все повернул вспять. Как видите, и здесь все та же карусель, с которой никак не соскочить.

Свобода слова – не вседозволенность

– В Германии идеология фашистов поставлена вне демократических рамок. На нее не распространяются ни свобода печати, ни свобода слова. У нас на любом книжном развале полно фашистской литературы, не говоря уже об интернете. Как можно эффективно ограничить фашистскую, экстремистскую идеологию на нашем медиарынке?

– С 1990 года, как только появилась возможность создавать независимые СМИ, сформировалась и экстремистская пресса. Ее было то больше, то меньше, но с тех пор она была всегда. Государство пыталось бороться с ней, несколько раз хотели изменить Закон «О средствах массовой информации», чтобы упростить закрытие экстремистских изданий. Я, как министр печати, был категорически против подобных решений, объясняя, что, пока мы у власти, мы закроем реальных экстремистов, а потом к власти придут наши оппоненты и закроют все демократические издания.

Пытались действовать и через суд. Но суды, особенно в начале 1990-х годов, были реально независимы от исполнительной власти. Никогда не забуду вопрос судьи на процессе по делу газеты «День», которую Министерство печати в 1993 году обвиняло в экстремистских публикациях. Она называла существовавшую власть «оккупационным, антинародным режимом» и откровенно, истерично призывала к его свержению. Судья спросил представителя нашего министерства: «А вы не согласны с тем, что это оккупационный и антинародный режим?» Оказывается, радикальная политическая поляризация в обществе затронула и судей.

На судебных процессах прокуратура почти неизменно брала экстремистскую прессу под защиту, а у судей не было опыта ведения подобных – граничащих с политическими – процессов, которые особенно чутки к уровню профессионализма и беспристрастности судей. А соответствующие государственные органы не проявляли интереса к формированию судебной практики по делам о прекращении деятельности экстремистских изданий. Причем начинать следовало с самых оголтелых, оттачивая конкретные юридические толкования на ярких и предельно ясных примерах злоупотребления свободой массовой информации и закрепляя их в судебных прецедентах. К сожалению, все эти проблемы не решены и по сей день. Немногое изменилось с появлением Указа Президента РФ «О мерах по обеспечению согласованных действий органов государственной власти в борьбе с проявлениями фашизма и иных форм политического экстремизма в Российской Федерации» от 23 марта 1995 года № 310. Поэтому и сегодня продолжают издаваться фашистские и другие экстремистские газеты, откровенно призывающие к захвату власти, к насильственному изменению конституционного строя, разжигающие национальную, классовую, социальную, религиозную нетерпимость и рознь.

Бороться с экстремистской прессой было сложно уже потому, что она вообще не соблюдала никаких законов. В частности, в Законе «О средствах массовой информации» мы установили, что все газеты должны предоставлять обязательный экземпляр в регистрирующий орган, который мог посмотреть, что там написано, и проконтролировать, исполняют ли они закон. А они не предоставляли. Предусмотренная административная ответственность за это не срабатывала, потому что милиция нам не помогала. Она должна была составлять протоколы, но игнорировала. Если лично министр этим занимался, дело сдвигалось с мертвой точки, но только в отношении одного издания. Когда возникали вопросы по поводу конкретного экстремистского издания, я доставал из кармана бумажник и посылал кого-нибудь к музею Ленина, чтобы купить его там.

Не думаю, что количество этих изданий существенно менялось. Но, когда появился Закон «О противодействии экстремистской деятельности» от 25 июля 2002 года № 114-ФЗ, стало ясно: те, кого мы считали экстремистами, – просто «дети». Есть и другие «экстремисты» – те, кто критикует чиновников либо «посягает на права человека и гражданина в связи с его принадлежностью к религиозной или языковой группе». В одной куче оказались терроризм, «клевета» на чиновника, воспрепятствование работе избирательной комиссии и т. д. Причем мы же понимаем, что под «воспрепятствование работе избирательной комиссии» при желании можно подвести все что угодно. Например, наблюдатель во время голосования на избирательном участке заявляет председателю комиссии: «Вы вбрасываете бюллетени. Это незаконно!» И получает в ответ: «Вы препятствуете работе избирательной комиссии. Это экстремизм!» Такой абсурд становится возможным.

Было уже немало случаев, когда антиэкстремистский закон применялся к независимым СМИ, но он так написан, что может применяться в существенно больших масштабах. В частности, в законе говорится, что издание можно закрывать с одним предупреждением, а не с двумя, как по закону о СМИ, или даже вообще без предупреждения. Чтобы суд закрыл издание, достаточно того, что редакция не обжаловала высланное ей предупреждение. Полный юридический беспредел, нонсенс. Обжалование – это право, а не обязанность. Никого нельзя наказать за то, что он не воспользовался своим правом. Можно наказать за то, что он не выполнил какую-то обязанность, но нельзя наказывать за то, что не воспользовался правом.

В Законе «О противодействии экстремистской деятельности» предусмотрена возможность закрывать СМИ вообще без предупреждения, если есть угроза (!) реального ущерба правам человека, интересам общества, государства, общественной безопасности. Тем самым созданы юридические условия для того, чтобы в какой-то момент можно было обвинить все неподконтрольные СМИ в экстремизме и закрыть! Если разрушена связь между понятиями «экстремизм» и «насилие», а экстремизм возможен без насилия, то под него можно подвести все что угодно. Это бомба с запущенным механизмом, просто мы не знаем, на какое время поставлены часы.

Все попытки пересмотреть этот Закон приводили к тому, что он еще больше расширял понятие «экстремизм». При послушном большинстве в парламенте можно делать все что угодно. И это самое опасное. Я сравниваю нашу вертикаль с мусоропроводом: что бросил, то и упало, никто не перехватит, не поймает. Делается глупость – и все поддакивают, никто не критикует. В результате все рушится. К подобным вещам приводит отвратительное качество законодательной работы.

– В Верховном Совете РСФСР в начале 1990-х годов была иная атмосфера. При обсуждении законопроектов коммунисты постоянно «вставляли палки в колеса», кололи реформаторов за каждую промашку, поэтому они вынуждены были вылизывать законы, чтобы не иметь лишних претензий, конечно, не по существу, а по мелочам.

– Считаю, что следовало бы отменить Закон «О противодействии экстремистской деятельности» и усилить уголовную ответственность за реальный экстремизм.

– В том, что стало слишком много заказных публикаций, виноваты не только журналисты, но и заказчики, и руководители СМИ. Как с этим бороться?

– В некоторых крупных газетах существуют даже специальные отделы, которые занимаются приемом заказов на такие публикации, которые, на мой взгляд, сродни заказным убийствам. Не так страшно, когда заказная публикация касается рекламы чего-то хорошего. Но ведь они порой доводят человека до инфаркта, до самоубийства, способны привести к разорению организации. Безусловно, это правонарушение, и за него следует спрашивать по всей строгости закона.

И здесь важна роль Общественной коллегии по жалобам на прессу, о которой я уже говорил. Она действует на общественных началах. Услуги ее бесплатны. Мы полагаем, что такие же структуры со временем появятся и в регионах, чтобы не надо было каждый раз обращаться в Москву. Коллегия готова рассматривать жалобы на выступления средств массовой информации, в том числе на заказные публикации. Таких публикаций, действительно, много. Однако за первые пять лет работы коллегии мы рассмотрели лишь не многим более 40 жалоб.

Попытки с помощью закона обеспечить цивилизованную свободу массовой информации не дали 100%-го результата. В отсутствие стойких демократических традиций и нравственных ориентиров даже самые ясные и недвусмысленные правовые установления на практике породили широчайший разброс толкований и применений. В представлениях создателей таблоидов и «околотаблоидов» свобода СМИ вырождается в анархическую «волю» без руля и ветрил, а конфиденциальность источника – в юридическое прикрытие бездоказательного «слива». Одновременно в головах недалеких чиновников ответственность СМИ перед обществом трансформируется в цензуру и диктат. Свобода превращается в пугало, закон – в призрак, профессиональная этика – в вечернюю сказку для малышей.

– Почему так происходит?

– Экономика СМИ, являющаяся кровью от крови и плотью от плоти всей российской экономики, по-прежнему существует в двух измерениях: «налогосборном» и «черноналовом». В результате раздвоены не только кошелек, но и разум журналиста, его профессиональная самоидентификация. Отсюда – отсутствие культуры свободной журналистики, обилие «заказухи», «чернухи». То есть корень зла нужно искать прежде всего в экономике СМИ, в отношениях между учредителем, собственником, журналистом, рекламодателем. Только на основе прозрачных экономических отношений можно реально возрождать корпоративный дух, профессиональную солидарность и журналистскую этику.

Правовой нигилизм

– Михаил Александрович, что нужно сделать, чтобы уменьшить правовой нигилизм в нашем обществе, чтобы оно пусть не сразу и хотя бы отчасти стало похоже на благополучные европейские страны, где законы знают и чтут?

– Необходимо обеспечить независимость суда и судей. По-моему, целесообразно ввести правило, по которому судьи избирали бы председателей судов сроком на один или два года. Следовало бы обязать судей фиксировать все их контакты с кем бы то ни было по делам, которые они рассматривают. Если оказалось, что судья не указал какой-то контакт, он увольняется. При этом нужно поднять статус судьи настолько, чтобы он стал главным в стране. Не президент, а судья. Потому что судья может вызвать президента и спросить, что тот делал вчера… Многое нужно менять в нашей судебной системе.

– Как Вы относитесь к предложению ввести «желтые карточки» за процессуальные нарушения?

– Процессуальные нарушения бывают разные – формальные и содержательные. Я недавно выступал в суде в Израиле, естественно, по-русски. Судебный переводчик оказался слабым. Судья, обращаясь к адвокатам обеих сторон, предложил: «Я вижу, что у вас есть люди, знающие оба языка. Давайте сначала переводчиком будет представитель одной стороны, другая сторона будет его контролировать, потом роли поменяются». Когда я сказал адвокату, что по российскому законодательству подобное невозможно, он ответил, что и у них это – нарушение, но судья сам решает, что на пользу правосудию, а что – во вред. Я понял, что здесь формальное нарушение есть, а содержательного нет. Наш судья никогда на это не пойдет, поскольку боится, что формальное нарушение легко обнаружить. На содержательное нарушение он идет легко, на формальное – никогда.

И еще. Необходимо резко сократить возможности для проведения закрытых судебных заседаний. Максимальные открытость и гласность! Если судья в нарушение закона закрыл судебное заседание – как минимум, «желтая карточка» или сразу «красная».

Наш суд отличается обвинительным уклоном, потому что, во-первых, он находится под постоянным давлением органов прокуратуры и исполнительной власти, во-вторых, большую роль играет и то, как формируется состав суда. Откуда у нас берутся судьи? Лишь единицы – из адвокатов. И совсем уж сенсация: адвокат Василий Самсонов стал не просто судьей, а заместителем председателя Верховного суда РСФСР. Других таких случаев я не знаю. Но сколько угодно примеров, когда судьями становятся следователи, прокуроры, помощники прокурора. Нужно максимально отделить судебную власть от других ветвей власти и поставить под контроль общества. Квалификационные коллегии судей должны состоять преимущественно из людей, не имеющих отношения к судебной профессии, например, из профессоров университетов. И никаких представителей государственных органов, исполнительной и законодательной власти.

– Судьи настороженно относятся к журналистам, не жалуют их. Проводя журналистские расследования, они нередко создают общественный резонанс раньше, чем суд вынесет приговор. Как улучшить отношения и взаимопонимание между журналистами и судьями?

– По программе ТАСИС в пяти регионах России реализовывались проект, посвященный повышению осведомленности российских граждан о правовой системе, и подпроект, касавшийся повышения взаимопонимания между судьями и журналистами. Мы проводили встречи региональных журналистов с судьями. Выяснилось, что во многих случаях они впервые увидели друг друга. Журналисты пишут о судах, не бывая там, не открывая Уголовный, Гражданский и процессуальные кодексы. В результате на пересечении некомпетентности или ангажированности, с одной стороны, и закрытости судебной власти (наши судьи не привыкли к общению с журналистами, не умеют этого делать) – с другой, возникают конфликты. Непроверенные публикации свидетельствуют о том, что журналист не только непрофессионально подошел к своей работе, но и не задумался об укреплении авторитета судебной власти. Я говорю не об авторитете конкретного судьи, оказавшегося негодяем, а о том, что журналист всегда, даже критикуя судебное решение, должен помнить: следует сохранять уважение к судебной власти как к институту демократического правового государства.

У нас существует Роскомнадзор, который на 90% занимается контролем за тем, чтобы СМИ ничего не нарушили, а на 10% – защитой прав журналистов. Он, может быть, больше занимался бы защитой их прав, если бы они к нему чаще обращались. Однако наши журналисты, как правило, не обращаются ни к Роскомнадзору, ни в прокуратуру, ни в суд. Они апеллируют к общественному мнению, кричат, когда их прессуют. Прокуратура и Роскомнадзор их не слышат, потому что они работают по чиновничьей технологии: есть заявление – будет реагирование. А публикация для них – не заявление, а информационный шум. В 1996 году Б. Н. Ельцин издал указ, обязавший чиновников в двухнедельный срок реагировать на критические публикации в СМИ. Естественно, в 2000-е годы этот указ был признан утратившим силу. Почему? Разве реагирование на критику в прессе уже стало нормой поведения? Или эти правила вошли в какой-то федеральный закон? Ничего подобного! Значит, причина в том, что власть не заинтересована в действенности общественного контроля. А это – уже диагноз.

Беседу провели Петр Филиппов и Татьяна Бойко
Март 2010 года

Источник: © 2010 www.ru-90.ru

---

[1] Уголовный кодекс РФ от 13 июня 1996 года, статья 144:

«1. Воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналистов путем принуждения их к распространению либо к отказу от распространения информации наказывается штрафом в размере от 50 до 100 минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до одного месяца, либо обязательными работами на срок до 180 часов, либо исправительными работами на срок до одного года.

2. То же деяние, совершенное лицом с использованием своего служебного положения, наказывается исправительными работами на срок до двух лет либо лишением свободы на срок до трех лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет или без такового».

[2] Указ Президента РФ «О Судебной палате по информационным спорам при Президенте РФ» от 31 декабря 1993 года № 2335.

[3] http://www.medialaw.ru/publications/zip/70/sp.htm

[4] Судебная палата по информационным спорам была ликвидирована Указом Президента РФ «О формировании Администрации Президента РФ» от 3 июня 2000 года № 1013. И это, несмотря на то что она не входила в администрацию президента. Значит, изменение ее правового статуса должно было оформляться отдельным указом.

[5] Утверждено Указом Президента РФ от 31 января 1994 года № 228.

[6] Закон от 22 марта 1991 года № 948-I.