Источник: Внешняя политика России: 1991–2000. Часть II // Pro et Contra. Т. 6. № 4, осень 2001.

Распад СФРЮ на национальные государства породил вооруженные конфликты - югославско-словенский, сербо-хорватский, боснийский и косовский. Эта череда межэтнических столкновений совпала с окончанием холодной войны и раскола Старого Света. Передел Европы на новые "сферы влияния" заметно обострил кризисы на территории бывшей Югославии, ибо в них - прямо или косвенно - приняли участие ряд государств и международных организаций. Последствия этих конфликтов затронули всю систему отношений между странами, участвовавшими в балканских событиях.

Жизненно важные для всей Европы стратегические коммуникации, сосредоточенные на полуострове, издавна делали его своеобразным "полем", где формировались новые модели отношений между европейскими государствами. Не стали исключением и 90-е годы ХХ века.  Если в период холодной войны политики придерживались в Юго-Восточной Европе компромиссного равновесия по формуле "2+2+2" (по две страны, входившие в НАТО и ОВД, а также два нейтральных государства) ¹, то после распада восточного блока (1989-1991) между великими державами возобновилась борьба за передел этого стратегически важного региона. Соперничество обострилось потому, что военное присутствие и ключевая роль того или иного государства на полуострове открывают перед ним перспективу стать первоклассной европейской или даже мировой державой. Именно поэтому в разрешении кризиса на Балканах приняли участие США и Россия - при том, что их политические элиты по-разному относились к балканским событиям. Для Москвы безусловным приоритетом было сохранение стабильности в регионе; она препятствовала возникновению там военных конфликтов и стремилась не допустить, чтобы какая-либо держава заняла на полуострове доминирующее положение. Европейские же страны и США интересовало создание механизмов поддержания стабильности, причем они не исключали проведения с этой целью военных акций.

Моя статья посвящена тому, как выработка Западом новой модели "ответственности за Европу" влияла на изменение российских внешнеполитических приоритетов.

Изменение стратегической ситуации в Европе

Страны, входящие в НАТО и ЕС, использовали события на Балканах для выработки новой модели поддержания европейской стабильности после окончания холодной войны.  Для них не играло большой роли, разыгрывается ли конфликт внутри независимых государств или же между ними, ибо с точки зрения стран-членов Европейского союза он имеет право вмешиваться в военные операции, противоречащие его интересам ².  Поэтому в кризисах на Балканах 90-х годов западные страны и международные организации фактически игнорировали понятие суверенитета³. Главным для них было, кто призван обеспечивать реальную безопасность в Европе. В разные моменты ответственность за разрешение кризиса брали на себя различные структуры.

1. В 1991 году Европейские Сообщества пытались посредничать на переговорах между конфликтующими сторонами, созвать мирную конференцию по проблемам бывшей Югославии и выработать основополагающий документ о международном признании новых государств Восточной и Юго-Восточной Европы. Однако европоцентристская модель безопасности потерпела неудачу.  На заседании Совета министров иностранных дел ЕС в Брюсселе (декабрь 1991) произошел фактический раскол между Францией, Великобританией, выступавшими за сохранение единства Югославии, и Германией, считавшей целесообразным признать новые государства ⁴;

2. В 1992-1993 годах ЕС совместно с ООН выдвинул несколько вариантов мирного выхода из боснийского кризиса (планы Кутилейро, Вэнса - Оуэна и Столтенберга - Оуэна). Однако обе организации не обладали реальными рычагами воздействия на ситуацию. Конфликтующие стороны отвергли их планы, и государства, участвовавшие в урегулировании (прежде всего США), начали склоняться к силовому разрешению проблемы.

3. В 1994-1995 годах инициатива перешла к Контактной группе (США, Великобритания, Франция, ФРГ и Россия). Ее работу сопровождала острая дипломатическая полемика в стиле великодержавной политики XIX века, поскольку каждый участник группы открыто лоббировал интересы той постъюгославской страны, которая проводила в жизнь его стратегию на Балканах.

4. В 1995 году, еще во время бомбардировок позиций боснийских сербов, ответственность за разрешение кризиса взял на себя Североатлантический альянс. Апогеем его балканской политики стала военная операция против СРЮ (март - июнь 1999). Однако весенние события 2001-го в Македонии показали, что и ведущая роль НАТО не позволяет развязать узел противоречий в регионе. Зато такая модель европейской безопасности была неприемлема для России, поскольку противоречила ее стратегическим интересам.

В отдельные периоды отечественной истории активная политика на Балканах относилась к числу внешнеполитических приоритетов России.  Для западных интеллектуальных и политических кругов это было проявлением экспансионистской природы Российской империи ⁵. Можно спорить, действительно ли стремление создать собственную сферу влияния свидетельствует об империалистическом характере политики, или же этого домогается большинство развитых государств мира. Но как бы то ни было, причисление балканской политики к приоритетным направлениям внешней политики России очень характерно для конца ХХ века.

Несмотря на жесткую полемику с США и другими странами НАТО Москва фактически потерпела поражение в боснийском и косовском кризисах 90-х. Она вынуждена была уступить как в 1995, так и в 1999 годах, получив за это чисто символическую компенсацию. Однако именно политика Запада на Балканах изменила его образ в глазах российского общества, заставила задуматься о собственных национальных интересах. Балканский кризис имел для России идейно-стратегическое значение, и потому лидеры страны усмотрели в создании натоцентричной системы европейской безопасности угрозу собственным интересам. Они напрямую связывали военные операции альянса в Боснии с его расширением на Восток. Тревогу у них вызывал тот факт, что впервые после 1945-го НАТО провела военную операцию в Европе, поддержав одну из воюющих сторон и объявив о своем приближении к границам России. Еще более болезненно российское общество восприняло бомбардировки Югославии авиацией НАТО (весна 1999). Москва увидела в этих действиях не просто недружественный акт, а попытку упразднить понятие "суверенитет", с XVII века служившее основой всей системы межгосударственных отношений. Подобное изменение стратегической ситуации в Европе побудило российскую элиту начать пересмотр приоритетов национальной внешней политики. В этом процессе можно выделить несколько этапов.

1. В 1991–1993 годах на фоне собственного внутреннего кризиса и добровольного отказа от активной внешней политики Россия самоустраняется от происходящего на Балканах. В духе "доктрины Козырева" Москва считает Запад своим естественным союзником.

2. В 1994–1995 годах Россия начинает пересматривать свою внешнеполитическую концепцию и отказывается видеть в США своего стратегического партнера. Под влиянием боснийских событий в российском обществе раздаются голоса о необходимости пересмотреть отношения с НАТО и попытаться расколоть единую линию Запада, противопоставив Соединенным Штатам европейские государства.

3. В 1996 - начале 2000 года Балканский кризис выходит для российской дипломатии на первый план. Москва начинает оценивать операцию НАТО против СРЮ как агрессию, подрывающую всю систему действующего международного права, и стремится расширить свое военное присутствие в регионе (например, требует предоставить ей отдельный сектор для размещения миротворческих формирований в Косово).  В российской прессе обсуждается возможность создания российских военных баз в Сербии ⁶. Пересмотрена военная доктрина РФ, в ее новой редакции не исключается возможность применения оружия массового уничтожения в ответ на крупномасштабную агрессию с применением обычного оружия.

Таким образом, отношение к событиям в Югославии стало своеобразной лакмусовой бумажкой состояния отношений между Россией и Западом. С середины 90-х под влиянием балканской политики НАТО российское руководство и общество начали считать, что Запад стремится не к "расширению демократии", а к созданию сфер эффективного контроля.

Синдром "братских стран" и иллюзии Москвы

К тому моменту, когда Россия начала проводить на Балканах активную политику, на постъюгославской территории шла затяжная война, в которой активно участвовали другие европейские государства, уже сделавшие к началу 1994 года свои "ставки". Москва же в период возникновения боснийского и косовского кризисов занимала либо подчеркнуто нейтральную, либо открыто прозападную позицию и, казалось, не замечала происходящих в Европе сдвигов, не пыталась ввести их в приемлемые для себя рамки. Между тем в Старом Свете окончательно рушилось соотношение сил, сложившееся после Второй мировой войны.

С одной стороны, к 1994-му за военной и политической линией каждого балканского новообразования отчетливо просматривались те или иные европейские государства с их собственными геополитическими интересами. Первыми в балканский конфликт втянулись Германия, Австрия и Венгрия. Они признали независимость Словении и Хорватии в расчете получить в их лице проводников своей политики в Юго-Восточной Европе.  Такой передел "сфер влияния" вынудил американцев отказаться от первоначальной поддержки югославского единства как противовеса германскому влиянию ⁷. Воспользовавшись началом гражданской войны в Боснии между сербами, хорватами и мусульманами, США приступили к созданию собственной опоры в регионе. Как отмечали европейские обозреватели, уже в 1993 году "Вашингтон хотел открыто защитить дело мусульманской общины в Боснии и быстро создать государство боснийских мусульман"⁸.  Этот феномен американский политолог Самьюэл Хантингтон окрестил "синдромом "братских стран""⁹, увидев в нем возрождение великодержавной политики XIX века.

С другой стороны, в начале 90-х роль основных международных организаций явно падала. ООН и СБСЕ не располагали эффективными инструментами воздействия, и потому их вмешательство лишь интернационализировало конфликты, убеждая ряд государств в том, что урегулировать кризис и укрепить свое влияние можно лишь с помощью военных операций.

Парадоксально, но Москва не противостояла этим неблагоприятным для нее тенденциям. Ее дипломатия не сделала даже робкой попытки сыграть на противоречиях между США, Францией и ФРГ во имя сохранения единства Югославии. Напротив, в феврале 1992 года Россия одной из первых признала независимость Хорватии. Позднее, в конце мая того же года, Андрей Козырев посетил с миротворческой миссией Сараево и Белград, а на заседании СБ ООН 30 мая 1992-го Москва одобрила санкции против сербов.  В основу балканской политики Кремля лег тезис российского министра иностранных дел: "ни панславянская, ни православная идеи... не могут быть основой курса России в югославском конфликте", иначе ей угрожают конфронтация с Западом и резкое усиление националистов внутри страны ¹⁰.

Неудачи, которые отечественная дипломатия потерпела во время войн 1995 и 1999 годов, заставляют по-новому проанализировать ситуацию на Балканах начала 90-х. С сегодняшних позиций согласие России на интернационализацию боснийского кризиса выглядит как согласие на разрушение сложившейся системы общеевропейской безопасности. Эта позиция Москвы отражала менталитет тогдашней политической элиты страны: в то время не только российские лидеры, но и бульшая часть общества считала, что Европа достигла необратимой внутренней стабильности и интеграции. Такое восприятие потенциально опасных событий на постъюгославской территории сложилось под воздействием трех основных факторов:

1) экономическая и политическая ситуация в России начала 90-х годов была крайне нестабильной. Москве не под силу было проводить активную внешнюю политику, для чего нужна консолидация общества ¹¹;

2) в 1991–1993 годах бульшая часть отечественной политической элиты считала, что речь идет не просто о стратегическом партнерстве России и Запада, а о скором вхождении России в ряды западных стран. Подобный подход предполагал сдержанно-нейтральное отношение большинства российского общества к балканским событиям и даже сочувствие Хорватии и мусульманам. Не случайно в мае 1992-го Козырев сначала встретился с лидером боснийских мусульман Алией Изетбеговичем и лишь потом с лидерами сербов и СРЮ;

3) в начале 90-х годов в российских политических кругах было широко распространено мнение об общности интересов Москвы и стран Запада из-за "смещения основной оси внешней угрозы для нашей страны с западного направления на южное"¹².  Казалось, будто между Россией и Североатлантическим альянсом больше не может возникнуть серьезных противоречий в Европе, поскольку им предстоит совместная борьба против исламского экстремизма ¹³.

По всем этим соображениям Россия до конца 1993-го стремилась поддержать все изменения в Европе. Истоки этого курса восходят к политике Михаила Горбачева, который систематически шел на односторонние уступки и выдвигал проекты создания "единой системы безопасности от Ванкувера до Владивостока". В российском обществе в ту пору господствовало представление, будто "век империй" давно кончился и экономическая мощь становится гораздо важнее территориальных приращений, что превращает идеи поддержки исторических союзов в анахронизм.  При этом Москва делала вид, будто не замечает тревожных сигналов вроде заявлений венгерского премьера Йожефа Анталла об опасности возникновения "вакуума безопасности" после распада Организации Варшавского договора, о необходимости американского присутствия в Европе и ключевой роли НАТО в гарантиях безопасности на континенте ¹⁴. Но, главное, стало ясно, что международным организациям не под силу обеспечить стабильность в Европе, и с 1994 года достижение этой цели снова начали связывать главным образом с военно-политическими средствами. Москва явно недооценила серьезность общеевропейской ситуации, а потому российская внешнеполитическая мысль оказалась перед необходимостью переосмыслить стратегические приоритеты. Особенно отчетливо это обнаружилось на втором этапе боснийского кризиса.

Поворот к реализму

1994-й стал своеобразным прологом XXI века, моментом, когда не просто активизировались все протекавшие на Балканах процессы, а стала формироваться новая система межгосударственных отношений в Европе.

Стабильности на полуострове угрожал не столько сам национальный сепаратизм, сколько открытая поддержка его великими державами. Внутри Контактной группы по Югославии США и Италия открыто лоббировали интересы боснийских мусульман, а ФРГ - хорватов. Отодвинутые на вторые роли Лондон и Париж посчитали необходимым создать совместные балканские силы быстрого реагирования. Заявку на ключевую роль в новой Европе сделала и НАТО во главе с США: после столкновений в Сараево альянс предъявил боснийским сербам ультиматум и пригрозил им в случае неподчинения пустить в ход свою авиацию и флот (правда, без участия Германии). Именно тогда Россия начала пересматривать как свою балканскую политику, так и приоритеты внешней политики в целом.

Однако еще два года у оппозиции были основания обвинять Кремль в "прозападной" и "проамериканской" линии в Юго-Восточной Европе: тот не отказался окончательно от иллюзий относительно полного совпадения интересов России и США и делал лишь первые шаги на пути к изменению внешнеполитической доктрины. Позиция Москвы была двойственной: ужесточая тон своих заявлений о ситуации на Балканах, она в то же время опасалась краха женевского переговорного процесса и перехода к открытой конфронтации с Западом.  Однако с лета 1994 года в России все громче и настойчивее звучат голоса о необходимости сделать выбор: "либо решительно поддерживать ультиматум международного сообщества, либо встать на сторону своих "православных братьев""¹⁵.  Боснийские события заставили общество осознать, что наша страна "столкнулась с труднорешаемыми проблемами существования в мире, где соперничество крупных индустриальных держав не только не исчезает, но и достигает в скрытых формах особой остроты"¹⁶. Таким образом, ситуация на Балканах ударила по "доктрине Козырева" и повернула Кремль к политическому реализму, все сильнее напоминавшему внешнюю политику Российской империи.

Пересмотр стратегических приоритетов начался с переоценки значения Балканского кризиса, который к тому времени в политических кругах уже воспринимали как вопрос, угрожающий безопасности нашей страны. С начала 1994-го боснийские события стали относить к сфере непосредственных национальных интересов России, далеко не во всем совпадавших с интересами атлантического сообщества. Вплоть до августа следующего года Москва пыталась предотвратить иностранное военное вмешательство в боснийский конфликт, считая, что оно создаст опасный прецедент. И если к одиночной военной операции, предпринятой НАТО против сербов 6 августа 1994 года, на Смоленской площади еще отнеслись сравнительно мягко, то год спустя Борис Ельцин пригрозил, что Россия может в одностороннем порядке выйти из режима санкций ООН против СРЮ. Фоном этого заявления послужили изменившиеся общественные настроения: отмечая 80-ю годовщину убийства Франца Фердинанда и начала Первой мировой войны, большинство российских СМИ сравнивали эти события с боснийским кризисом и именовали Сербию "вечным другом России" - вполне в духе имперской идеологии начала прошлого века.

Одновременно Москва начала возвращаться к традиционной политике баланса сил и искала рычаги, которые позволили бы блокировать неблагоприятное для нее развитие событий в Европе. Наиболее ярко это обнаружилось во время летнего кризиса 1994-го, когда Россия, воспользовавшись противоречиями между США, Великобританией и Францией, попыталась предотвратить немедленное военное вмешательство Запада в конфликт. Все еще продолжая ориентироваться на политику общеевропейской безопасности в рамках СБСЕ, Кремль постепенно встает на путь формирования полукоалиций по тактическим вопросам.

Постепенно Москва осознавала, что ее интересы во многом расходятся с американскими. Уже в августе 1994 года российская пресса отметила неудовлетворенность государственного секретаря США Уоррена Кристофера заключительным коммюнике по Боснии, подготовленным Россией, Великобританией и Францией.  "Администрация Клинтона, - сказал тот, - подвергается возрастающему давлению со стороны общественности и Конгресса, требующих отмены эмбарго на поставки оружия боснийским мусульманам"¹⁷. Еще отчетливее противоречия обнаружились осенью следующего года. Начав боснийскую операцию против сербов, НАТО фактически поддержала военными средствами ликвидацию сербских автономий в Хорватии.  Россия же выдвинула собственные предложения по вопросу о балканском урегулировании: вплоть до подписания мирного соглашения армии всех воюющих сторон должны оставаться на занимаемых ими позициях, всем участникам переговоров предоставляются равные права, а за боснийскими сербами признается право на конфедеративные связи с Югославией ¹⁸. Эти идеи противоречили политической линии США, и потому Москва расширяет контакты с Германией и Францией, соглашения с которыми по тактическим вопросам она периодически пытается противопоставить линии Белого дома. Таким образом, действия отечественной дипломатии в боснийском кризисе все больше воспроизводили традиции "европейского концерта".

Женевские переговоры стали для российско-американских отношений своеобразным психологическим рубежом, после которого Кремль начал отрицательно относиться к большинству европейских инициатив Соединенных Штатов, в особенности к расширению НАТО на Восток.  Этот момент чутко уловил Збигнев Бжезинский, заметивший, что с 1994-го "пропасть между Москвой и Вашингтоном углубилась"¹⁹. Именно в Женеве российское руководство впервые почувствовало: США открыто игнорируют его позицию, а межгосударственные отношения в новой Европе, возникшей после окончания холодной войны, сильно напоминают реалии начала ХХ века, когда каждую державу заботили лишь ее собственные интересы.  Поэтому даже Козырев вынужден был признать, что "в Сараево мы уже попали" (то есть вернулись к духу раскола Европы), и пересмотреть некоторые свои взгляды ²⁰. Под воздействием боснийской войны отечественные элиты осознали, что возвращается "век империй" с характерной для него геополитической мотивацией внешней политики и что России предстоят новые раунды "дипломатической полемики" с атлантическим сообществом.

"Вторая балканская партия"

Описанная выше смена приоритетов совпала с появлением новых тенденций в отношениях между европейскими государствами. В широком смысле слова Дейтонские соглашения не только завершили собой боснийский кризис и латентную фазу перехода России к принципам неореализма во внешней политике, но и определили логику саморазвития ситуации в Европе. После окончания Второй мировой войны Старый Свет почти полвека жил без войн, и лишь в 1994 году в одном из его регионов разразился региональный конфликт с участием великих держав. Дейтон изменил положение дел на континенте, не удовлетворив ни одну из наиболее влиятельных стран. И именно в тот момент, когда обстановка в Европе снова грозила стать взрывоопасной, России предстояло нащупать новые внешнеполитические подходы.

С одной стороны, после военной операции 1995-го США приостановили трансформацию НАТО в чисто политическую организацию, вернули ей военно-политический характер и подтвердили свое лидерство при принятии важнейших решений в Европе.  Однако ситуация там стала менее предсказуемой, и растущая политическая самостоятельность европейских государств внушала американцам тревогу²¹. Поэтому перед США вставал вопрос о розыгрыше "второй балканской партии", чтобы дополнить расширение НАТО симметричной акцией на юге (усиление военного присутствия на Балканах) и подтвердить собственный статус единственной сверхдержавы.

С другой стороны, война в Боснии таила в себе подспудные опасности для единения европейских стран. Усиление национальных мотивов в их политике и попытки создать проводников собственной политики на Балканах показали, что вместо слабого европейского культурного поля в Старом Свете могут возникнуть несколько "имперских" образований. Поэтому исход следующего кризиса на Балканах должен был дать ответ на вопрос: станет ли каждое европейское государство проводить самостоятельную внешнюю политику, или же атлантическое сообщество сохранит свое единство под эгидой США?

Россия же в период между подписанием Дейтонских соглашений и военной операцией НАТО в Сербии окончательно отбрасывает прежнюю внешнеполитическую парадигму. Понимая, сколь важным в условиях выдвижения НАТО на "линию Керзона" становится южный фланг Европы, Кремль в начале 1997 года меняет свою прежнюю оценку роли Белграда, объявляет его стратегическим союзником и опорой России в регионе. Отныне расширение НАТО на Восток официально рассматривается в качестве недружественной акции, а в войнах на Балканах видят угрозу национальной безопасности. В момент, когда формируется натоцентричная модель европейской безопасности, российские политики пытаются не допустить полного устранения Москвы от принятия решений по европейским проблемам.

Совокупность региональных и общеевропейских противоречий сделала неизбежным новый конфликт на Балканах, вспыхнувший из-за столкновений между югославской армией и албанскими сепаратистами. Летом 1998-го под предлогом "гуманитарной катастрофы" в Косово США и другие страны-члены НАТО стали готовиться к вводу своих войск в СРЮ и установлению контроля над Албанией и Македонией. В России эти действия были восприняты как завершающая стадия создания новой европейской системы, построенной на военно-политическом доминировании США в Европе, понижении статуса Европейского союза до уровня субцентра НАТО и превращении Североатлантического альянса в институт, обеспечивающий единство современного Запада. Поэтому бомбардировки Югославии натовской авиацией (март - июнь 1999) окончательно подвели черту под "периодом поиска": Россия наконец-то сформулировала новую оценку европейской ситуации и разработала свою стратегию реагирования на региональные войны с участием ведущих европейских государств.

Кремль последовательно перепробовал несколько вариантов ответа на вмешательство НАТО во внутригосударственные конфликты, то есть на фактическое упразднение суверенитета:

• однозначное и жесткое осуждение действий НАТО (оценка происходящего как агрессии, демонстративные жесты вроде закрытия Информационного бюро НАТО в РФ, высылки его представителя и приостановления связей, предусмотренных договором 1997 года, и т. п.);

• угрозы принять "адекватные меры" (послать военные корабли в район конфликта или перебазировать ядерное оружие на боевые позиции);

• планы создания антизападного блока (публичное обсуждение в апреле 1999-го идеи присоединения Югославии к Союзу России и Белоруссии);

• попытка совместить жесткие заявления с посредничеством на переговорах между Западом и СРЮ (деятельность Виктора Черномырдина, специального представителя президента РФ по урегулированию ситуации вокруг Югославии);

• демонстрация силы и наращивание военного присутствия на Балканах (марш-бросок российских десантников из Боснии в Слатину).

Последний вариант свидетельствовал уже о том, что летом 1999 года Москва считала решение косовской проблемы не совместной и не общеевропейской задачей, а лишь поиском более или менее приемлемого компромисса с потенциально враждебным альянсом, политика которого угрожает жизненным интересам России ²².  Косовский кризис окончательно убедил российскую политическую элиту, что, "несмотря на все уроки прошлого, военное насилие так и не стало еще достоянием истории", а "военная мощь и сегодня во многом определяет силу государства"²³. Этот вывод предопределил пристальное внимание, проявленное Москвой в 2000-м к "ядерному фактору" (вопрос о понижении порога применимости атомного оружия, стремление не допустить выхода США из Договора по ПРО).

Конечно, и на сей раз Москва ограничилась жесткими заявлениями (за исключением слатинского марш-броска), так что косовская война тоже завершилась еще одним компромиссом, более выгодным для Запада, чем для России и Югославии. Экономическая слабость, комплекс поражения в первой чеченской войне и отсутствие реальных союзников сильно ограничивали возможность резкого поворота во внешней политике. Но в общественном сознании такой сдвиг произошел: оно признало доминирующую роль силы.

Уже первые эмоциональные оценки новой вспышки межнациональной вражды на Балканах ("ООН в состоянии клинической смерти", "все до сих пор как-то функционировавшие механизмы европейской безопасности намертво заклинило"²⁴) свидетельствовали о тупике, в который зашла российская внешнеполитическая мысль. До начала конфликта вокруг Косово она исходила из того, что можно создать бескризисную систему общеевропейской безопасности, понимаемую как часть будущего "многополярного мира". Стремясь сохранить "равновесие" между полюсами, Москва рассчитывала нейтрализовать негативные "вызовы", а отсутствие стратегических коалиций, с ее точки зрения, должно было предотвратить повторение Сараево. Однако, как показала военная операция в Косово, даже совокупный военный, экономический, политический и информационный потенциал пресловутого европейского полюса недостаточен для того, чтобы он мог стать центром силы, альтернативным Соединенным Штатам.  Кроме того, проявляя "сдержанность во всем, что могло бы быть интерпретировано как стремление содействовать укреплению конкурирующего с Соединенными Штатами центра силы в Европе"²⁵, Москва лишь способствовала сохранению организационного единства атлантического сообщества. Это наглядно проявилось весной 1999 года, когда все страны НАТО поддержали американскую линию.

Еще весной 1997-го, когда вырабатывалось решение о расширении НАТО, в России была высказана мысль о том, что к концу ХХ века страны Запада объединились под эгидой США в "полуимперию", которой Россия "не нужна как внутрисистемный элемент"²⁶. События в Косово подобные настроения лишь усилили и воссоздали образ атлантического сообщества как недружественной силы. В этом смысле лето 1999 года стало заметным рубежом в эволюции российских внешнеполитических приоритетов и временем пересмотра всей концепции внешней политики.

Поиски альтернативы продолжаются

Политика России на Балканах точно отражает эволюцию отечественной внешнеполитической доктрины (см. таблицу в приложении). На примере "дипломатической полемики" вокруг Югославии хорошо прослеживаются основные этапы ее видоизменения - от стремления интегрироваться в западный мир к политическому реализму, "похолоданию" отношений с НАТО и признанию приоритета "силового фактора".

Почему именно балканский фактор стал самым важным фактором изменения отношений России с Западом? Очевидно, столкновение между Москвой и атлантическим сообществом было вызвано не просто разницей во взглядах на проблемы Юго-Восточной Европы, а прежде всего разным пониманием европейской безопасности.  "С 1991 года, - считает американский политолог Стивен Уолт, - НАТО взяла на себя более широкую ответственность: она гарантирует мир и безопасность во всей Европе", поэтому, "когда насилие прорывается в Боснии или Косово, альянс не может оставаться в стороне, не подрывая доверия к себе"²⁷. Однако подобная модель безопасности, сформированная на Балканах, для российского руководства принципиально неприемлема. В интервью французским средствам массовой информации, данном перед визитом в Париж в октябре 2000-го, Владимир Путин резко осудил идею гегемонизма в Европе и подчеркнул, что не понимает, "какую роль НАТО играет в современном мире" и почему альянс "приближается к нашим границам". Таким образом, в 1994-1999 годах российская политическая элита пришла к выводу, что Европа еще далека от стабильности.  Более того, результатом событий в Косово стало изменение отечественной военно-стратегической концепции: она не исключает, что в будущем может возникнуть необходимость "отражения нападения "балканского" типа на Россию или ее ближайших союзников по СНГ, что подразумевает региональный или трансрегиональный конфликт высочайшей интенсивности"²⁸.

Конечно, с тех пор интерес Москвы к Юго-Восточной Европе существенно ослаб. Это показала, к примеру, сдержанная, подчеркнуто нейтральная позиция России во время президентских выборов в Югославии, сопровождавшихся внутриполитическим кризисом. Однако Балканы не перестали быть мощным очагом нестабильности в Европе, что подтвердило осложнение албано-македонских противоречий в начале 2001 года. Натоцентричная модель безопасности сталкивается на полуострове с трудностями, и на их фоне с весны 2001-го российская внешняя политика в регионе заметно активизировалась. В частности, 17 июня Путин заявил о том, что целесообразно провести международную конференцию и выработать "Пакт стабильности" по Балканам. Это сигнал того, что российская внешняя политика по-прежнему ищет альтернативу ведущей роли НАТО в вопросах европейской безопасности. А значит, в случае новых кризисов в Балканском регионе могут возобновиться и "дипломатические поединки" образца 1994–1999 годов, и даже гораздо более острые, если они совпадут по времени с решением вопроса о приеме в НАТО стран Балтии.

Итак, на мой взгляд, недавние кризисы на Балканах показали некорректность противопоставления внешнеполитических идей XIX века с его культом сильной армии и геополитическими представлениями идеям начинающегося XXI века, который руководствуется резонами экономики и интеграции. В новой Европе силовой и геополитический факторы играют не меньшую роль, чем в эпоху Наполеона III и Бисмарка.

Примечания

¹ Васильева Н., Гаврилов В. Балканский тупик?: Историческая судьба Югославии в ХХ веке. М.: Гея Итэрум, 2000. С. 336.

² О концептуальной основе новой теории европейской безопасности см.: Страус А.Л.Униполярность: концентрическая структура нового мирового порядка и позиция России // Полис. 1997. № 2. С. 27-44.

³ Подробнее см.: Kerorguen Y. de. Milosevic, les crimes en ex-Yougoslavie et le Tribunal penal international // L’ Esprit. 1998. № 244. Р. 126-151.

⁴Сиджански Д. Федералистское будущее Европы. М.: РГГУ, 1998. С. 329. Более того, сама итоговая Брюссельская декларация, выдвигавшая одним из пяти условий признания новых стран соблюдение незыблемости границ без уточнения этого понятия, только увеличила конфликтный потенциал (подробный ее анализ см.: Богатуров А.Д.Самоопределение наций и потенциал международной конфликтности // Международная жизнь. 1992. № 2. С. 5-15).

⁵ См.: Шлезингер А. Циклы американской истории. М.: Прогресс, 1992. С. 241. Вместе с тем нельзя исключать, что западные политики традиционно воспроизводят схему российского славянофила XIX века Николая Данилевского, выступавшего за присоединение к Российской империи частей Австро-Венгрии и Османской империи.

⁶ Коротченко И. Балканы ждут Россию // Независ. газ. – Независ. военное обозрение. 2000. 2 февр.

⁷ Брагин Ю. Распад Югославии: Предпосылки трагедии // Международная жизнь. 1995. № 4-5. С. 74-78.

⁸ Le Monde diplomatique. 2000. № 552. P. 10.

⁹ Хантингтон С. Столкновение цивилизаций // Полис. 1994. № 1. С. 40-41.

¹⁰ Козырев А.В. Преображение. М.: Международные отношения, 1995. С. 120.

¹¹ Впрочем, значение этого фактора не следует переоценивать: к примеру, напряженная обстановка 1998-1999 годов не помешала Кремлю делать весьма жесткие антизападные заявления.

¹² Караганов С.А. Будущее Европы ставит вопросы // Международная жизнь. 1991. № 4. С. 53.

¹³ Взаимодействие США и СССР во время операции "Буря в пустыне" еще не было забыто, а в Боснии НАТО пока стояла в "тени" ООН.

¹⁴ Известия. 1991. 4 июля. С. 1.

¹⁵ Известия. 1994. 22 июля. С. 3.

¹⁶ Концепция национальной безопасности России. М.: Обозреватель, 1995. С. 28.

¹⁷ Известия. 1994. 3 авг. С. 3.

¹⁸ Современная политическая история России / Под общ. ред. Подберезкина А.И.; Т. I. Хроника. М.: Фонд "Духовное наследие", 1997. С. 815.

¹⁹ Бжезинский З. Великая шахматная доска. М.: Международные отношения, 1999. С. 125.

²⁰ Козырев А.В. Указ. соч. С. 198-200.

²¹ Например, выступая на радио "Свобода" 9 октября 1997 года специальный представитель США на Балканах Ричард Холбрук заявил, что изменение режима Дейтонских соглашений привело бы к невыгодному для США распаду Боснии и Герцеговины, а также созданию "Великой Хорватии", "Великой Сербии" и маленького мусульманского государства вокруг Сараево. Таким образом Вашингтон выразил свою обеспокоенность возможным усилением влияния России и Германии и слабостью позиций США на Балканах.

²² Именно летом 1999 года на страницах отечественной печати обсуждался сценарий региональной войны между Москвой и Североатлантическим пактом с использованием тактического ядерного оружия (см., например: Профиль. 1999. № 14. С. 16-23).

²³ Деловые люди. 2001. № 123. С. 11.

²⁴ Никитаев В. Балканские шахматы, или Новая мировая информационно-идеологическая война // http://www.russ.ru/politics/articles/99-04-29/nikit.htm

²⁵ Этап за глобальным: Национальные интересы и внешнеполитическое сознание российской элиты: Доклад независимой группы экспертов РНФ. М., 1993. С. 74.

²⁶ Цымбурский В.Л. "Россия - Европа": "Третья осень" системы цивилизаций // Полис. 1997. № 2. С. 70-71.

²⁷ Уолт С.М. Доброе слово о внешней политике Клинтона // Pro et Сontra. 2000. Т. 5. № 2. С. 91.

²⁸ Независ. газ. – Независ. военное обозрение. 2001. № 15. С. 3.