Источник © Доклад на Леонтьевских чтениях 2006

Фирсов Б.М., Почетный ректор Европейского университета в Санкт-Петербурге

В составе многочисленной группы единомышленников-энтузиастов я имел честь заниматься созданием Европейского университета в Санкт-Петербурге и быть 6 лет ректором этого негосударственного образовательного учреждения дополнительного профессионального  образования в области социально-экономических и гуманитарных наук. Сложение этих усилий с поддержкой Администрации и Законодательного собрания Санкт-Петербурга и многолетней помощью универсального назначения со стороны  спонсоров, прежде всего фонда Форда, фонда К. и Дж.Д. Макартуров, программы поддержки высшего образования HESP (фонд Сороса) привели к нетривиальному результату - появлению современного учебно-исследовательского комплекса (в другом, более понятном выражении - аспирантского колледжа), способного готовить научные и преподавательские кадры высшей квалификации на уровне современных требований. С позиций этого результата я хотел бы поставить несколько вопросов перед уважаемой аудиторией.

Основная гипотеза

Я отношусь к числу тех людей, кто считает образование в области социальных и гуманитарных наук не поспевающим за социальными изменениями страны и мира. Со ссылкой на российские дебаты в конце минувшего века  предложу диагноз: современное образование предельно рационализировано, вербализировано, его гуманитарная (мировоззренческая) база является ограниченной. Это приводит к распространению в обществе профессионально-компетентного, но бездуховного индивида.

В то же время переход от техногенной к антропогенной цивилизации и рост разнородности общества  вызывает к жизни непривычно-новый набор человеческих качеств. Требуются люди, во-первых, гибкие, умеющие работать более чем в одной профессиональной позиции, в том числе принимать на себя роль руководителя, способные быстро приспосабливаться к любым изменениям;  во-вторых, пытливые, стремящиеся выяснить, что происходит, и оказывать влияние на ситуацию, включая экстремальную; в-третьих, обладающие опытом в нескольких областях жизнедеятельности,  свободные от тяжести пожизненной специальности, способные к генерации идей и перемещению этих идей из одной области в другую. Определенно этим целям не соответствует нынешнее высшее образование, которое обучает, но не развивает человека. Правда, иные мои российские коллеги не видят в образовании изъянов, за исключением режима денежного голодания. Относительное спокойствие наблюдается и «наверху». В то же время общество все больше осознает дефицит общей культуры, способной соединить в себе назревшие споры и размышления переживаемого нами времени, и потому оно нуждается в  новом типе университетского знания.

Проблема первая. Образование не учитывает императивы развития мира и страны

Ситуацию, в которой мир оказался в начале XXI века, во многом определяют два фактора: ориентация на будущее и неопределенность. Верные старым добродетельным традициям XIX века, мы, как правило, говорим о будущем или только о будущем, не обращая внимания на то, что в процесс планетарного развития  все более вмешивается фактор неопределенности. Под неопределенностью я понимаю не столько нестабильность пост советского жизненного пространства, сколько принципиальную непредсказуемость ключевых параметров социогенной среды во всем мире. По образному выражению российского профессора А.Толстых,  для нынешней ситуации более всего подходит выражение «очень быстрое движение в очень мутной воде».

В этой связи полезно выделить в образовании три измерения. Измерение первое исходит из презумпции стабильности мирового порядка в эпоху перехода к антропогенной цивилизации и гетерогенному обществу. Говоря иначе, в том обетованном мире, к которому устремилась Россия как часть новой Европы, открытость настоящему и ориентированность на будущее, творчество, индивидуальность, предприимчивость будут базовыми свойствами людей.

Измерение второе - построено на постоянном учете фактора неопределенности. Здесь я вынужден вернуться  к трагическим событиям 11 сентября 2001 года в Нью Йорке и Вашингтоне, 23-25 октября  2002 года в Москве, 1 сентября 2004 г. в Беслане, в июле 2005 г. в Лондоне, к массовым бунтам во Франции осенью того же года. Говоря о них, некоторые соотечественники доказывают, что с терроризмом мог справиться тоталитарный режим. Факт этот парадоксальный, но я намеренно откажусь от обсуждения причин относительно высокой стабильности тоталитарного государства, роли репрессивных структур, всеобщей бдительности населения, основанной на массовых доносах.

Главным для меня является другой тезис. Форматы образования не принимали и не принимают в расчет, что объект наших неустанных забот homo sapiens обречен на длительное сосуществование и выживание в сообществе с homo terroristikus. «Самое страшное - в Чечне действительно выросло целое поколение, ненавидящее нас. С восьми лет мальчики у них могут стрелять», - еще совсем недавно, 1 ноября 2002 г.  писала газета «Известия».

Поскольку насилие продолжает оставаться неистребимым, постольку террор оказывается, если не вечным, то, во всяком случае, претендующим на долгожительство. Антитеза ему - гармония, учет чужих интересов, недопущение экстремизма, толерантность. Говорю об этом с болью потому, что православно-мусульманская конструкция нашей страны, хотя и уберегла ее от судьбы главного объекта атаки, не отменила опасности национального размежевания и крайностей национализма.

Нынешнее общество нуждается в людях, способных профессионально работать в условиях  социальной нестабильности, неопределенности и беспорядка. И потому требуются в невиданных ранее  количествах примирители и посредники, а не только спецназ и ОМОН. Умение действовать между конфликтующими сторонами должно становиться базовой характеристикой человека ХХI века. Без этого современное общество окажется нежизнеспособным.

Третья составляющая – уроки экономической и политической свободы. Наблюдаемое повсеместно сочувствие идеалам этих представлений не адекватно их сознательному освоению и усвоению. Именно здесь лежат причины мировоззренческой дисгармонии политического и экономического начал, о которых  такой тревогой говорил Андрей Илларионов.

Расщепление монолита образовательной модели на три части в нынешних социальных условиях кажется мне неизбежным. Это полностью совпадает с не опровергнутым постулатом Ю.Лотмана о современном социально- гуманитарном (в равной мере – социально-экономическом) знании. «только позади все закономерно, впереди все остается непредсказуемым».

Проблема вторая. Профессиональное или академическое?

Заметный рывок ЕУСПб в сторону мировых стандартов последипломного социально-экономического и гуманитарного образования не дает права считать, что совершен переворот в этой области. По-прежнему в  обучении преобладают специальные дисциплины. Подъемная сила этих дисциплин представляется недостаточной для того, чтобы существенно влиять на социально-экономические и социально-политические преобразования России. И потому их следует дополнить комплексом дисциплин, развивающих аналитические, логические, мыслительные и эстетические способности слушателей. Предлагая ответ на вопрос о том, чему и как надо учить, попытаюсь стимулировать воображение апелляцией к опыту прошлого.

Античный куррикулум состоял из тривиума (грамматика, риторика, логика) и квадриума (арифметика, геометрия, астрономия и музыка). Этот куррикулум был генетическим кодом, основой наследственной информации для зарождения университетов. Призову в союзники Конфуция, сказавшего2500 лет тому назад: «Изучать что-либо и не задумываться над выученным - абсолютно бесполезно. Задумываться над чем-либо, не изучив предварительно предмет раздумий опасно». Стимулирование органической потребности и привитие умения задумываться вновь по примеру наших далеких предшественников становится целью послевузовского образования. Достичь ее значило бы, во-первых, усилить саморефлексию российского общества, во-вторых, помочь его избавлению от роковой опасности невнятных ответов на синхронные исторические вызовы.

Университетская идея всегда опиралась на двуединство критического синтеза знаний (развитие наук) и решения более частных задач обучения широким и узким специальностям (подготовка полезных работников). Внутренняя структура этого двуединства постоянно испытывала определенное насилие со стороны государства. В итоге к концу ХХ века и тысячелетия прагматизм социума пустил корни в университетской среде. Одновременно произошла девальвация самоценности познания для образования человека. Как правильно заметил Ю.Афанасьев, ректор Российского государственного гуманитарного университета,  человек-практик, созидатель, добротный профессионал потеснил человека разумного, понимающего. Разница этих понятий и по сей день в полной мере не принимается во внимание.  Настойчивое стремление к профессионализму и  опора на предметное знание  вовсе не тождественны мучительному поиску смысла во всем сущем. В этом различие формул профессионального и академического образования.

Профессиональное образование, каким бы хорошим оно ни было, отличается тем, что оно больше обучает человека, чем развивает его. Приведу один исторический пример, который  обозначит  искомый водораздел. При реформировании гимназии в конце 20-х гг. XIX века возник спор о том, какие языки надлежит изучать российской  молодежи - французский или латинский с греческим. Николай I написал свое мнение: "Я считаю, что греческий язык есть роскошь, тогда  как  французский - род необходимости".  Сторонники древних языков оправдывали свою позицию  тем,  что  знание  французского языка  развивает самонадеянность,  тогда как изучение греческого и латинского языков "приводит к скромности и  сознанию  своего  неведения".

Проблема третья. Плен государственной опеки

Здесь полезно вспомнить, что университеты во многих случаях (напр., университеты Болоньи, ряда немецких городов) появились задолго до создания национальных государств. Их питательной средой, если можно так выразиться, была космополитическая диаспора латиноязычного академического мира. Россия  - одно из немногих исключений, здесь сначала возникла абсолютистская власть, а следом университеты как детище абсолютистского государства. Возможно,  что именно по этой причине у них  было мало опыта автономной жизни. Во всяком случае, мера автономии всегда декретировалась сверху «высочайшими повелениями», исходившими от правителей России (императоры, партийные вожди, в наши дни – президенты), и была подвержена сильным колебаниям в зависимости от ситуации в стране.

Стереотип таков, что университет (вуз) и по сей день в массовом, да и в профессиональном сознании воспринимается как часть государства. В соответствии с этим стереотипом все государственное продолжает казаться многим людям более прочным и надежным, чем негосударственное, частное. Отношение к независимым институциям часто, если не всегда, оказывается настороженным,  в силу чего их положительные качества не замечаются. Виной тому психологическая неготовность создавать негосударственные (частные) структуры и, конечно же, сохраняющееся чувство полной зависимости от государства, вера в  то, что только оно может указать путь движения вперед.

Университетская автономия, опирающаяся на попечительские и наблюдательные советы, на другие представительные для образовательного и научного сообщества органы самоуправления вполне отвечает духу времени. Заглядывая в ближайшее будущее,  я  не вижу препятствий к тому, чтобы  университет стал гильдией преподавателей и  ученых со своими субкультурными нормами, профессиональным кодексом и кодексом чести, цементирующими сообщество, которое поставило перед собой цель завоевать достойную репутацию в глазах социума. Движение в сторону конструктивной автономии и самостоятельности, упорная, нелегкая  борьба за нее, нравственное противостояние произволу власти, расширение социального пространства для проявления личной инициативы оборачиваются, в конечном счете, большой общественной выгодой.

Проблема четвертая. Благотворительность как источник поддержки образования, науки и культуры. Ресурсный капитал (Endowment)

Судьба образования в значительной мере зависит от того, что в литературе принято теперь называть системной (корпоративной, «большой») благотворительностью. В основе этого нового явления – крупные суммы денег на благотворительные цели  и специальные учреждения (фонды), предназначенные для распорядительства деньгами, требующего  такого же, если не большего приложения менеджерских и предпринимательских талантов, как и создание первоначального капитала, из которого выделились эти крупные суммы денег.

Российские эксперты различают три стратегии такой благотворительности. Первая – накопление ценностей с последующей передачей в общественное пользование. Примеры тому, если ссылаться на нашу историю,  П.Третьяков и князь В.Тенишев, основатель создавший частное Этнографическое бюро для изучения крестьянского быта. Человек широкий, увлекающийся, Тенишев всерьез намеревался вложить средства в создание музея зарубежной живописи, равного по масштабам Третьяковской галерее.

Вторая стратегия - основание новых университетов и публичных библиотек. Пример тому - Стенфордский университет, созданный магнатом Стенфордом и его женой в память о трагически погибшем сыне (в настоящее время это один из крупнейших университетов не только США, но и мира). Еще один пример - народный университет на деньги московского золотопромышленника  Шанявского (Москва, начало XX века). Наконец, Психоневрологический институт, созданный В.Бехтеревым на собранные им деньги российских предпринимателей (1913 год). Не случись революция, институт стал бы еще одним университетом Петербурга.

Третья стратегия – создание организаций для управления деньгами в благотворительных целях. Благотворительные  фонды -  учреждения, где  главная роль принадлежит  попечителям. В США они довольно быстро превратились в структуры, способные содействовать решению задач национальной важности –  фонд Рокфеллера, корпорация Карнеги в начале, фонды Форда и Макартуров в середине, фонд Сороса, в конце ХХ века.

Тем же путем пошли и  российские предприниматели, но их благие начинания были оборваны революцией. По воле московского купца и предпринимателя Леденцова  в начале века был создан благотворительный фонд поощрения развития науки и техники. Леденцов  завещал на эти цели 2 миллиона рублей золотом. Чтобы управлять этим капиталом,  было создано Общество содействия успехам практических наук имени Леденцова. Члены общества избирали совет, совет – экспертные комиссии, последние выделяли деньги (гаранты, как сказали бы мы сейчас) на проекты. В числе первых получил средства на исследования высшей нервной деятельности Иван Петрович Павлов. Показательно, что 90% доходов от капитала шли на уставные цели, и только 10%  - на орграсходы.

Проявив финансовую инициативу, благотворитель получал право влиять на местоположение учебного заведения, выбор специальностей, содержание обучения (или исследований). Возникшая тогда традиция общественного участия в управлении и поддержке образования была в значительной степени стимулирована кипучей энергией  российских государственных деятелей, в первую очередь, С.Витте.

Россия и ее регионы имеют шансы быстро выйти на передовые позиции в  сфере «большой» благотворительности. У нас много преуспевших людей, имеющих крупные состояния, многие из них молоды. Они могут многое предложить и сделать. Два года тому назад фонд Ходорковского выделил 100 миллионов долларов на развитие РГГУ.  На наших глазах входит в силу фонд Потанина. Процесс пошел и требует к себе пристального внимания.

Системная благотворительность навряд ли может быть уподоблена отстегиванию денег из кошельков добрых толстосумов. Это, прежде всего, сложная интеллектуальная деятельность, включающая в себя высококлассный менеджмент,  она подчиняется тем же законам, что и любое свободное предпринимательство. Она опирается на внедрение идей филантропии в сознание общества; на специально разработанное законодательство этические кодексы, в равной мере обязательные для дарителей и доноров. Соблюсти и в полной мере реализовать эти предпосылки значило бы привлечь громадные ресурсы к развитию науки, образования и культуры, к решению социальных проблем, к улучшению жизни отдельных сегментов общества, как и общества в целом.

В перечень названных целей органически вписывается задача наделения учреждений науки, образования, культуры капиталом для развития. Это связывается с понятием endowment. В русском переводе это - ресурсный капитал, вклады и пожертвования специального назначения (очень часто в форме акций, ценных бумаг и других видов корпоративных финансов). Умелое управление этими средствами, эффективное  приумножение стартового капитала  может быть гарантией “пожизненного” обеспечения полноценной деятельности университетов, научных учреждений, музеев и других организаций непроизводственной сферы. Идеи endowment’а, его правовые и финансовые основы применительно к российским условиям активно разрабатывает нынешний ректорат Европейского университета в Санкт-Петербурге.

Выдвигать, казалось бы, неподъемные задачи и добиваться их решения было одной их черт характера Василия Васильевича Леонтьева. Он был человеком активной мысли и действия, разрушал стереотипы политиков и экономистов. Внедрение идей благотворительности в масштабах страны с активным участием частного капитала,  новое качество и рост объемов инвестиций в человека на этой  основе следует признать неотложным общенациональным делом. Решение этой «неподъемной», на первый взгляд, задачи, следует начать путем систематического обучения главных субъектов благотворительной деятельности – предпринимателей – реальных и потенциальных доноров, сотрудников благотворительных фондов, работников финансовых органов и налоговой инспекции, работников служб, отвечающих за контакты с общественностью и фандрайзинг (поиск средств).

Мне кажется, что сотрудничество Европейского университета в Санкт-Петербурге, Леонтьевского центра, ученых и практиков – лауреатов Леонтьевской медали могло бы привести к открытию первого стране факультета системной благотворительности с задачами подготовки (с отрывом и без отрыва от основной деятельности) людей, способных профессионально заниматься филантропией. Такова неотвратимая логика процесса раскрепощения жизни, свидетелями и участниками которого мы являемся.

В заключение я хотел бы выразить Общественному совету по  награждению Леонтьевского центра мою глубочайшую благодарность за присуждение мне Международной Леонтьевской медали. Почет и уважение профессионального сообщества являются высшими ценностями для ученого.