Л.В. Смирнягин (2005) писал, что опыт районирования аграрной и индустриальной экономики, любой отраслевой подход к нему, на самом деле общесоциален: это всегда районирование социума в целом. В исследовании и районировании сельского хозяйства, увы, такой подход был утерян.

А ведь в начале ХХ века он был сильной стороной знаменитой русской аграрной школы. Образцом комплексного подхода является книга А.В.Чаянова "Организация крестьянского хозяйства" (1989), где его модель связывалась с аграрным перенаселением староосвоенных районов страны и неразвитостью рыночных отношений. Судя по его расчетам "лишние руки" составляли тогда треть деревни. Ее перенаселенность влияла и на специализацию сельского хозяйства. Для крестьян были важны не производительность каждого работника, а занятость и общий доход. Именно поэтому такое большое значение имел на рубеже Х1Х и ХХ веков лен. Он давал неплохой доход, но главное – был очень трудоемким. Это позволяло занять всех членов семьи, причем не только летом. Вместе с общинными традициями такое пренебрежение к эффективности индивидуальной работы имело важные экономические и культурные последствия.

Во второй половине ХХ века в исследованиях сельского хозяйства возобладал, и надолго, технико-экономический подход. Его цель виделась в конструировании наиболее рационального размещения производства (Ракитников, 2003, с.287), а население рассматривалось как один из многих его ресурсов. Основное внимание уделялось типам предприятий: колхозам и совхозам. У А.Н.Ракитникова сельскохозяйственный район определялся как территория, на которой «повторяются или относительно близкие между собой вариации одного доминирующего типа, или несколько производственных типов, сильно отличающихся один от другого, но располагающиеся смежно» (1970, 2003, с.291). Такое районирование досконально учитывало товарную продукцию предприятий, системы земледелия, севообороты, а также производственные взаимосвязи земледелия и животноводства. Однако дальнейшая генерализация данных все сводила к обобщенным типам специализации (например, «молочно-мясное скотоводство, льноводство, зерновое хозяйство» или же «молочно-мясное скотоводство, свиноводство, зерновое хозяйство, картофелеводство»), до сих пор приводимые в большинстве атласов — от школьных до академических.

Главным недостатком советского подхода к районированию сельского хозяйства было забвение социальных факторов. Это связано с общей ситуацией в науке (как воскликнул в сердцах Н.Н. Баранский: «Человека забыли!») и отсутствием социальной географии, как таковой. Считалось, что в отличие от природных условий и земельных ресурсов население есть всегда, а если его не хватает, пришлют горожан. А ведь сельское хозяйство в наибольшей степени зависит не только от количества, но качества населения, в том числе и его национальных особенностей. Игнорирование демографических и социальных характеристик населения погубило многие начинания, в т.ч. и программу подъема сельского хозяйства Нечерноземья в 1970-е годы, программу возрождения российского льна в начале 1990-х. Если бы в 1960-70-х годах те же деньги вкладывались не в “гектары”, а в людей, в культуру хозяйствования на земле и совершенствование хозяйственного механизма, в бытовое обустройство и обеспечение сельской местности дорогами и связью, результат мог бы быть иным. А уж тот факт, что сельскохозяйственная деятельность всегда была образом жизни для значительной части сельского и даже городского населения, вообще не принимался в расчет.

С другой стороны, С.А.Ковалевым (1963) была создана советская школа изучения сельского расселения и географии сферы обслуживания (А.И.Алексеев,1990, Лухманов Д.Н., 2001, А.А.Ткаченко, 1995 и др.). Но и эта школа по-своему была однобока. Многие демогеографические и социальные проблемы рассматривались, как правило, вне связи с экономикой, как будто люди только и делают, что рождаются, передвигаются и умирают, в лучшем случае, где-то заняты или нет. А ведь социальные проблемы и миграции теснейшим образом связаны с экономическим состоянием районов и предприятий.

Заметным шагом вперед стала монография Н.В.Зубаревич (2003). Она посвящена социальному развитию регионов России, включая разделы, связанные с проблемами сельской местности. Социальное развитие понимается ею как «изменение благосостояния, структуры потребностей (расширение человеческого выбора) и форм жизнедеятельности населения в меняющейся социальной и экономической среде» (с.28). Автор делает акцент на ведущих факторах советского периода – процессах экономической модернизации и урбанизации, в переходный период – кризисах, глобализации, географическом положении, ресурсах и генетических факторах: унаследованной структуре экономики, освоенности территории, демографической ситуации, социокультурных особенностях, мобильности населения и т.д. (с. 35). Но рассматриваются они именно как внешние факторы, а не как компонент социально-экономического развития мест.

Правда, были российские исследователи зарубежного сельского хозяйства (Пуляркин, 2005 и др). Они могли сколько угодно писать о социальных последствиях экономического развития в несоциалистических странах. Эти исследования до поры до времени никак не пересекались с исследованиями российскими, здесь, как ни странно, имелась пропасть. К ней добавлялся разрыв исследований города и деревни (деление на урбанистов и руралистов), последнее имело объективные причины, связанные с резкими различиями между городом и деревней в середине и второй половине ХХ века. К его концу их параметры начали сближаться (как это было и на самых ранних стадиях развития), что подхватили эволюционные теории расселения, к концу века проникшие к нам с Запада.

Потребовалось более 70 лет, чтобы вернуться к пониманию единства социальных и экономических принципов развития сельского хозяйства России. Пожалуй, впервые географические исследования взаимосвязей сельского хозяйства с расселением были проведены Г.В.Иоффе. В книге «Сельское хозяйство Нечерноземья» (1990) на примере отдельных областей показывалась зависимость продуктивности угодий от сельской депопуляции, расселения и удаленности от города.

Таким образом, социальная география сельского хозяйства находится на стыке традиционной экономической географии этой отрасли с социальной географией и географией населения. Но не только. Есть и другие опоры. Прежде всего, на экономику сельского хозяйства и экономическую социологию.

В связи с кризисом и реформированием сельского хозяйства, в 1990-2000-х годах появилось множество работ, освещающих теорию и нелегкий опыт изменения аграрных отношений в России (Серова, 1999, Аграрная реформа в России, 2000 и др.). Однако в большинстве этих работ различия внутри страны либо показаны по ее крупным частям, либо игнорируются. А ведь именно пространственное разнообразие и огромные экономические контрасты больше всего характерны для России. Где-то предприятия вполне успешно вписываются в новые условия, а где-то наблюдается полный экономический коллапс. Случайно ли их пространственное распределение? Если нет, связано ли оно с социально-демографическими факторами? На эти вопросы и пытается ответить социальная география сельского хозяйства.

Социология села, за последние десятилетия стала в России мощным научным направлением. Сближение социологических и экономических исследований характерно для новосибирской школы Т.И.Заславской и ее учеников (Рывкина, 2001, Калугина, 2001, Фадеева, 2003). Еще ближе к социальной географии сельского хозяйства подошли исследования Московской высшей школы социальных и экономических наук (Интерцентра), включая Центр крестьяноведения и сельских реформ, проводимые под руководством Т.Шанина и А.Никулина. (Крестьяноведение. Теория. История. Современность, 1996, 1997, 1999; Неформальная экономика, 1999; Рефлексивное крестьяноведение, 2002.). Длительное проживание в селах и доверительное общение с их обитателями позволили сотрудникам Центра увидеть сельскую местность «глазами самих крестьян». Очень важны для анализа сельскохозяйственной деятельности в ее широком понимании представления о мотивации, развиваемые на кафедре управления человеческими ресурсами Высшей школы экономики (Эфендиев, Болотина, 2002). Там же, на кафедре социологии, под руководством Н.Е.Покровского проводятся исследования российского сельского Севера, специфики его очагового развития и роли в нем горожан-дачников (Современный Российский Север, 2005). И все-таки социально-экономические аспекты российской деревни в их географическом разнообразии по большому счету неизвестны, хотя именно их география очень выразительна.

Казалось бы, у экономистов и социологов методы противоположны. Одни берут страну как точку, исследуя ее макропараметры и распространяя их на всю страну. Другие, наоборот, выбирают одно-два-три села, дотошно вникая в их жизнь и считая, что тем самым они поймут если не всю сельскую Россию, то ее большие части. Дефект в итоге получается одинаковым.

Итак, агрогеографические исследования проводятся, в основном, без учета социальной составляющей, социально-географические – без аграрной и часто вообще без хозяйственной компоненты. Социальные и экономические исследования – без географии. Отсюда нужда в стыковом направлении - социальной географии сельского хозяйства, которая может замахнуться на широкий круг проблем (но не с целью вторжения в смежные области) в поиске путей сочетания методов и результатов исследований, чтобы, в конечном счете, представить сельскую местность в ее географической целостности и разнообразии.

В ХХ веке страна урбанизировалась, но быстро растущие города, не успевая созреть, сохраняли многие руральные черты (Город и деревня, 2001, с.132-133). Если из городского населения исключить тех, кто живет в условиях, характерных для села (индивидуальный дом с приусадебным участком, отсутствие элементарных удобств, которые можно определить по индикатору отсутствия канализации, порой даже скот), то доля горожан с 73% снизится до 60% (Город и деревня, 2001, с. 400-414, Нефедова, 2003а, с. 20-27). В некоторых южных районах она составляет менее половины. Руральными остаются и занятия городского населения. Поначалу это определялось связями с родственниками, оставшимися в деревне. Сейчас к этому фактору добавились и дачники. Степень руральности облика и занятий в российском городе зависят от его величины, возраста и местоположения. Эти вопросы если и исследовались, то, главным образом, с точки зрения землепользования (Черкес, 1992), а не образа жизни. С другой стороны, строительство в сельских поселениях многоэтажных домов не избавило их население от потребности держать огород, а часто и домашний скот. Многоэтажные дома тут же обрастали сараюшками, сеновалами, теплицами и т.п. В результате «ни в городе, ни в деревне» оказались до 29 млн человек, то есть около 20% граждан страны (Нефедова, 2003а, с. 20-27). Вместе с сельскими жителями с их приусадебным хозяйством и горожанами, имеющими дачи, дома в деревнях, сады и огороды, слой населения, причастного к аграрной деятельности, составляет около 120 млн человек. В стране, где больше половины населения живет в больших городах, сельское хозяйство в том или ином виде все еще играет огромную роль и в занятиях и в образе жизни. А малые города за небольшим исключением вообще мало отличимы от сельской местности: те же деревянные дома, часто не только без водопровода и канализации, но и отапливаемые дровами, те же огороды у дома, куры.

 

Эта классификация достаточно условна, укладов больше, четкие границы между ними провести невозможно. Некоторые агропредприятия разделились. Среди индивидуальных хозяйств есть такие, которые практически неотличимы от фермерских. Еще есть арендаторы колхозных земель, есть те, кто взял свою землю из колхоза, но не оформил фермерского хозяйства. В общем, форм хозяйствования стало множество. Главное – изменение общеэкономических условий функционирования предприятий и укрепление частных хозяйств изменило отношения в деревне.

Можно говорить о хозяйственной самоорганизации как внутри каждого уклада, так и в отношениях между ними, что уже выходит за рамки собственно сельского хозяйства и является предметом социальных наук, в т.ч. и социальной географии, поскольку процессы адаптации агропредприятий и населения к изменившимся условиям в разных районах протекают по-разному. В Нечерноземье происходит дальнейшее сужение зон товарного сельского хозяйства и увеличение обширных зон социально-экономической депрессии, связанной с усилением и прежде существовавшего кризиса большинства предприятий. Население, не получая зарплаты, вынуждено выживать либо натуральным хозяйством либо использованием ресурсов природы (лесозаготовки, воровство и продажа леса, сбор грибов и ягод, рыболовство). На благодатном Юге, особенно на равнинах Северного Кавказа предприятия, наоборот, выходят из кризиса 1990-х гг., но это сопровождается сменой специализации сельского хозяйства. Зерновое хозяйство, как наиболее прибыльная отрасль, вытесняет традиционные отрасли, особенно, трудоемкое животноводство. Этому способствуют внешние инвесторы и фермеры, которые также зерновыми и подсолнечником заменяют прочие культуры. В сухостепных районах совмещаются обе тенденции: при неустойчивости крупных агропредприятий и общем сокращении посевных площадей идет экспансия зернового хозяйства.

Деградация колхозов в Нечерноземной глубинке и изменение специализации многих южных районов в сторону резкого увеличения доли нетрудоемкого растениеводства дают сходные импульсы для хозяйственной самоорганизации сельчан. В любом случае растет доля незанятого сельского населения, а следовательно, и экономическая роль частного подворья (таблица 1).

Его роль увеличилась не только в связи с кризисом и трансформацией крупных предприятий, но и из-за общего экономического спада, инфляции, натурализации связей между предприятиями и населением. Многие индивидуальные сельские хозяйства вынуждены были увеличить товарность, так как только благодаря продаже своей продукции они могли во многих районах получать «живые» деньги. В то же время связи с предприятиями только укрепились, так как именно оттуда население часто получает необходимые ресурсы, прежде всего корма для скота и технику. Колхоз предоставит ветеринара и поможет в случае болезни, похорон. Но и колхозу выгодны подобные теневые отношения с населением. Это раньше практиковались приписки, теперь продукция в отчетах занижается, и, отдавая ее своим работникам, руководство предприятия решает проблемы сбыта, уменьшает фонд зарплаты, а все это снижает налоги.

 

Таблица 1. Доля частных хозяйств в производстве сельскохозяйственной продукции России и в поголовье скота, 1940–2003, %

 

 

Источники: Сельское хозяйство, 1998, 2000, Сельское хозяйство, охота и рыболовство, 2004

 

Множество финансово несостоятельных предприятий продолжает существовать только благодаря тому, что они нужны местному населению. Это и есть симбиотические отношения, укрепление которых стало явным признаком новой самоорганизации в сельской местности. Ради этих новых отношений люди ходят на работу, месяцами не получая зарплаты. Экономисты часто не понимают этой социальной подоплеки функционирования предприятий и того, что их банкротство может привести к социальной катастрофе в деревне. Классический симбиоз укладов наблюдается в зерновых районах Поволжья. При расширении производства кормового зерна и упадке животноводства в крупных хозяйствах, товарное животноводство на колхозных кормах стало развиваться в индивидуальных хозяйствах. Сходные процессы наблюдаются на Юге, только там из-за недостатка пастбищ сельчане чаще выращивают на колхозном зерне свиней и птицу. В пригородах у сельского населения, имеющего более стабильные зарплаты, формируется психология наемных работников, здесь симбиоз проявляется слабее. На периферии индивидуальные хозяйства сильнее зависят от колхозов, недееспособность которых приводит и к сокращению количества личных подсобных хозяйств населения. Но не всегда. В нечерноземной глубинке, где-нибудь на северных опольях с лучшими землями, можно встретить очаги полностью архаичного хозяйства, до которых не доходят никакие перемены.

Предприятия не только поддерживают индивидуальное хозяйство, но и сами зависят от него. В тех районах, где население занимается не животноводством, а выращиванием овощей на небольших участках, и в помощи колхозов не нуждается, последние быстрее деградируют [Нефедова, 2003а, с. 89]. Эта сложная система, к которой в последние 15 лет добавились и фермеры, властями, статистиками и учеными по-прежнему рассматривается не как единое целое, а по отдельным ее частям.

Сформироваловсь множество районов высокотоварного индивидуального хозяйства. В некоторых из них товарная специализация имеет глубокие культурно-исторические корни, как, например, в Ростовском районе лукового хозяйства, известном с XVI века, другие сформировались в советское время (подмосковный «огуречный» Луховицкой район или многие «овощные» и скотоводческие районы Поволжья). Они, как правило, хорошо известны в своих регионах, но их общероссийская география остается неизвестной. Наши совместные исследования с профессором Оксфордского университета Джудит Пэллот позволили только приблизиться к этому интереснейшему объекту социальной географии сельского хозяйства (Нефедова, Пэллот, 2006).

Почему в одних местах экономическая самоорганизация сельских жителей и товарность их хозяйств достигает немыслимых высот, а в других они ограничиваются картошкой на зиму и грядкой овощей? Активные люди, ведущие товарное хозяйство есть почти в каждом селе. Почему в одном случае им начинают подражать, а в другом возникает противостояние – вплоть до поджогов домов, разрушения теплиц и т.п.? Ответить на эти вопросы не просто. Важны, конечно, доступность рынков сбыта или известность района для перекупщиков. Налаженный сбыт, успех не одного-двух, а целой группы односельчан стимулируют остальных. Но этого недостаточно. Должна быть определенная социальная среда, чтобы заработали социальные эстафеты, способствующие передачи из поколения в поколения одних и тех же навыков. Даже горожане, попадая в экономически активное сообщество, включаются в производство и продажу той или иной продукции. Если соответствующей социально-экономической среды нет, как это часто бывает в депрессивных районах, не помогают никакие образцы. Упадок агропредприятий чаще приводит к тому, что население вообще забрасывает сельское хозяйство, полностью теряет стимулы любой деятельности, уходит в запойное пьянство. Географические различия в социально-экономической среде огромны и проявляются не только по осям «север-юг» и «пригород-периферия». И в пределах одного района можно встретить «трудолюбивые» села, с ухоженными огородами, где каждый второй житель работает на рынок, и «ленивые» села с полузаброшенными участками. Поэтому изучение индивидуальных сельских хозяйств населения, «растущих» как бы внизу из многообразия местности, схоже с исследованием ремесел, фольклора и т.п.

Фермерам, специализации и эффективности их хозяйств, в последнее время уделяется много внимания. Но экономическое выживание фермеров часто также зависит от социальной среды. Если фермер попадает в депрессивную местность, где просто невозможно найти непьющих работников, где у населения полностью отсутствует мотивация любой деятельности, он сам в конце концов спивается или уезжает. Поэтому фермеров мало в Нечерноземной глубинке при обилии земель. Но совсем иная ситуация на юге, где доля фермеров в производстве зерна довольно высока. Там появление фермеров изменило отношения в деревне. Помимо наглядного примера иных возможностей хозяйствования, их появление в деревне отражается на всей сельской жизни. Прежде всего, фермеры — это новые работодатели. Еще в начале 1990-х к фермерам не шли работать: ложно понятное чувство гордости не позволяло им наниматься к соседям «батраками». Теперь же понятие «фермерский батрак» осталось лишь в Московских салонах, далеких от реальной жизни. Жаждущих получить хотя бы временную работу у фермеров много, так как платят фермеры регулярно (в отличие от колхоза) да еще сверх того дают зерно. А других способов заработать в деревне часто и нет. На юге, где фермеры нуждаются в больших наделах земли для зернового хозяйства, владельцы земельных паев все чаще передают свою землю фермерам. Это породило феномен конкуренции между крупными предприятия и фермерами за земельные доли, который тут же сказался на взаимоотношениях коллективных предприятий с их работниками (см. подробнее Нефедова, 2002, Нефедова, Пэллот, 2006, с.185-194, 235-246). Для удержания земельных паев предприятия платят людям за их землю тем же зерном, сеном, маслом, мясом. Платить они должны по закону, но делают это далеко не везде, а там, где на долю претендуют представители смежного фермерского уклада. В Подмосковье, например, несмотря на лучшее состояние коллективных хозяйств, за доли они обычно не платят. Все эти отношения имеют далеко идущие последствия, не только экономические, но и политические.

Особый вопрос – почему в России не развилось фермерство так, как ожидалось в начале реформ, почему нишу, предназначенную для официального фермерского хозяйства западного типа, заняли полутеневые товарные хозяйства населения? Конечно, существует множество организационных ограничений. Люди, ведущие товарное хозяйство, говорят, что не оформляют фермерство из-за отсутствия техники, невозможности или опасения брать кредиты, высоких налогов, бюрократии, отчетов и т.п. Свой, никому не подотчетный участок иметь спокойнее, а, порой, и доходнее. Но не менее важно и то, что у населения в качестве мощного фактора и даже ресурса его деятельности выступает традиция. Срабатывает суженность мышления, которая ограничивает выбор. Главное различие между хозяйствами населения и фермерами состоит в том, что у хозяйств населения преобладает адаптивное, приспособительно-пассивное поведение, а у настоящих фермеров — активное рыночное. Подавляющая же часть занятых в сельском хозяйстве не готова к экономическим рискам и самостоятельности. Но и здесь географические различия велики (см. Нефедова, 2003а, с.230-253). Недаром больше всего фермеров у нас в районах не знавших прежде крепостничества и имеющих лучший демографический потенциал.

Хозяйства населения и фермеры — лишь часть сложного социально-экономического организма деревни. Но в каждой его клетке заложена программа поведения, которая демонстрирует ресурсы всего организма. Именно отношения в деревне, как наиболее консервативном секторе нашего общества, показывают, далеко ли продвинулись реформы в разных районах. Приземленный, а не вербальный и концептуальный, анализ реальной сельской действительности показывает, как «всплывают» разные исторические, цивилизационные субстраты, на которых базировались и прежняя социалистическая и нынешняя Россия. Именно они, наряду с природными предпосылками, формируют принципиальные различия в соотношении укладов, влияют на экономические результаты сельскохозяйственной деятельности. Отношения между укладами и их географические различия показывают, почему российский рынок именно такой, какой он есть, и почему к нему не применимы разного рода догмы и схемы, которые в иных местах часто превращаются в свою противоположность.

 

С 1959 по 1990 гг. российское село потеряло почти 30% своего населения. Здесь особенно важна география. Что общего у таких разных, но более успешных районов агропроизводства, как пригородные и южные? Они по разным причинам сохранили или приобрели больший трудовой потенциал, чем иные территории. Максимальная депопуляция наблюдалась в регионах вокруг Московской области, особенно к северу от нее, но захватывала и северные окраины Черноземья. На периферии регионов Нечерноземья селян стало меньше в два или три раза. Пригородные районы, наоборот, часто увеличивали численность своего населения или теряли его не так сильно. Все это привело к сжатию плотно заселенного пространства в староосвоенной части России. Здесь ареалы с плотностью населения более 10 человек на кв. км сохранились лишь на 20% территории. Масштабы сельской депопуляции и разрушения сети поселений колоссальны: почти в половине населенных пунктов России либо нет постоянного населения, либо живет менее 10 человек, еще в 30% - от 10 до 50 человек, в основном, пенсионеров.

В советское время мы привыкли к жалобам на недостаток рабочих рук в деревне. Но 1990-е годы во многих районах обнажился не недостаток, а избыток занятых в сельском хозяйстве, связанный не только с экономическим кризисом, но и с нерациональной организацией производства. Недаром руководители многих агропредприятий хотели бы сократить численность своих работников, но удерживают их не экономические, а социальные причины: боязнь оставить сотни человек без работы при ограниченных возможностях их трудоустройства. А в районах с сильным оттоком населения концентрация деятельности в центральных поселках и в пригородах шла рука об руку с концентрацией населения. Поэтому там, где не осталось населения почти не осталось и общественного производства.

Чтобы понять взаимосвязи трудообеспеченности коллективного агросектора и его продуктивности, были сопоставлены показатели поголовья крупного рогатого скота на одного занятого и продуктивности коров по административным районам всей Европейской России. Коэффициент корреляции между этими двумя показателями оказался ничтожно мал (0,1). Видимо, для коллективного сельского хозяйства важно не столько количество трудовых ресурсов, сколько их качество, зависящее от общего состояния сельской местности, ее социального "здоровья". Недаром продуктивность молочного животноводства, не реагируя на прямую трудообеспеченность хозяйства, в то же время тесно связана плотностью населения и с его динамикой в предыдущие десятилетия.

Качество населения и тесно связанное с ним понятие человеческого капитала очень важны для социальной географии сельского хозяйства. Применительно к сельской местности они наиболее подробно рассмотрены Н.В.Зубаревич (2003) и В.В.Пациорковским (2003). Именно качество, а не количество трудовых ресурсов в сельской местности в последние годы стало все больше определять их дефицитность. При снижении плотности населения в результате длительной депопуляции сказывается длительный отрицательный отбор населения, при котором в города уезжали наиболее активные и трудоспособные люди. Низкий уровень заселенности староосвоенных районов становится индикатором особой социальной среды с преобладанием стариков и с разнообразными социальными патологиями, включая алкоголизм, разрушающими сельские сообщества. Немногочисленная молодежь оттуда бежит сразу по окончании школы, и все эти районы обречены на постепенное вымирание местного населения. Все эти условия можно пытаться уловить с помощью социальной статистики, опросов и т.п., только сделать это, в отличие от статистики заселенности, сложнее, а для всей России и невозможно.

Однако есть и другая сторона взаимодействия современного расселения и сельского хозяйства. Большие излишки трудоспособного населения тоже плохо сказываются на функционировании крупных предприятий. Правда, не везде. Например, вблизи Москвы, где плотность сельского населения одна из самых высоких в России, всем, кто может и хочет работать, гораздо легче найти себе занятие. Иная ситуация складывается в южных районах, где нет поблизости больших городов, а население огромных сел от 2 до 15 тыс. жителей было занято в основном на сельскохозяйственных предприятиях. В советские годы недоурбанизированность многих районов Юга была незаметна, так как значительную часть трудоспособного населения поглощали огромные колхозы с мощным животноводством, которое, хотя и было убыточно, существовало зачастую, чтобы занять людей. Сейчас здесь происходит передел собственности и переход на более рентабельное растениеводство. Роль зернового хозяйства усиливается, но оно требует немного занятых. Однако для многих традиционных руководителей крупных хозяйств социальный фактор является одним из основных при сохранении убыточного, часто больного скота, да и вообще любой модернизации производства.

 

Обычно внегородское пространство России представляют как некий фон, имеющий разное природное наполнение (леса, луга и т.п.) и специализацию сельского хозяйства, на которую наложены точечки городов и линии полимагистралей. Тем не менее, дифференциация внегородского пространства огромна, его социально-экономический рельеф ярко выражен. Он имеет довольно устойчивые вершины и понижения и в то же время весьма подвижен. Это разнообразие связано не только с различием природных условий и культурных традиций населения. Огромную роль в организации сельского пространства играют города.

Город у нас всегда был больше, чем город. И чем крупнее город, тем больше зона его влияния на окружающую территорию. Все знают, что пригородное сельское хозяйство имеет выраженную специализацию с большой долей овощеводства и т.п. Но специалисты также знают, как сильно различаются и самые обычные показатели агропредприятий при разном удалении от города. В любой нечерноземной области урожайность повсеместно распространенных зерновых культур в пригородах в 2-3 раза выше, чем на периферии. Даже корова в колхозном стаде, как это ни парадоксально, дает тем больше молока, чем ближе стоит к городу, несмотря на обилие тучных пастбиш в глубинке. Да и скота гораздо больше в пригородных предприятиях (см. Иоффе, Нефедова, 2001, Нефедова, 2003а и б). Еще сильнее пригородно-периферийные градиенты в выходе валовой продукции с единицы сельскохозяйственных угодий (различия достигают 10-15 раз), да и рентабельных, в основном, крупных предприятий гораздо больше в пригородах.

Самое главное, что эти градиенты существовали и до 1990 г., кризис их только усилил. Это постоянство говорит о том, что дело не в кризисе и реформах, а в каких-то более глубинных причинах, связанных с историко-культурно-географическими особенностями России.

Чем крупнее город, тем большую пригородную зону он формирует. Например, зона влияния Москвы охватывает практически всю Московскую область. Но обычно это все же один-два административных района вокруг практически всех городов свыше 250 тысяч жителей, а в Нечерноземье – свыше 100 тысяч жителей. Более мелкие города также влияют на окружающее пространство, но им не хватает потенциала, чтобы «приподнять» сельское хозяйство целого административного района.

Одним из основных факторов влияния городов является все же сохранение вокруг них работоспособного населения. В Нечерноземье плотность сельского населения вблизи региональных столиц в среднем в 12 раз больше, чем в окраинных районах. На Юге — всего в 3 раза. Мигранты «добирали» рядом с городом то, чего не могли получить там, где они родились. Не только количество, но и качество человеческого потенциала при этих градиентах оказалось решающим: в пригороды переезжали более молодые, и предприимчивые люди. Но не только социально-демографические условия определяют успехи сельского хозяйства пригородов. Здесь лучше инфраструктурная обустроенность, выше общая экономическая активность. Быстрый выход из кризиса пищевой индустрии создал еще один канал влияния города на сельское хозяйство. Нуждаясь в сырье и видя, что они не могут положиться на наши агропредприятия, городские пищевые комбинаты и агрохолдинги сами вкладывают в сельское хозяйство, модернизируя технологии агропредприятий в счет поставок продукции или покупая предприятия и переоборудуя их. Но и тут инвесторы явно предпочитают более надежные предприятия поближе к городам.

То, что сельская местность в Нечерноземье – давно уже архипелаг оазисов вокруг городов в социально-экономической пустыне, старались не замечать. Десятилетиями вытягивали глубинку. Закапывали в землю огромные деньги на содержание там колхозов и совхозов. Но борьба с пространством России окончилась провалом. Центрально-периферийные градиенты в годы кризиса даже усилились. Связано это с тем, что любая деятельность, в том числе и сельскохозяйственная, при редкой сети городов и депопуляции деревни в России осуществляется в условиях разреженного социального пространства.

Участие хозяйств населения в агропроизводстве, в противовес крупным предприятиям, увеличивается по мере удаления от больших городов. Хотя на дальней нечерноземной периферии и скота меньше, так там совсем не осталось населения.

Но не надо строить иллюзий, что на месте исчезающих предприятий в нечерноземной глубинке появятся фермеры. Они там тоже не могут выжить из-за деградирующей социальной среды и отсутствия надежных работников, элементарной инфраструктуры, да и общего наступления диких ландшафтов. Для фермеров наиболее благодатная среда создается в полупригородах – полупериферии. Там еще нет таких тяжелых последствий депопуляции, как на периферии, больше дорог, ближе к городам. А в пригороды им пробиться трудно из-за дефицита и дороговизны земли и конкуренции более устойчивых крупных предприятий и дачников. И все же фермеры и хозяйства населения не могут восполнить потери продукции крупными предприятиями в удаленных районах, и общее агропроизводство в Нечерноземье все равно падает от центров к периферии.

В целом формируется устойчивый территориальный каркас перспективных крупных и средних предприятий, включающий довольно обширные ареалы в Центральном Черноземье, на равнинах Северного Кавказа, на юге Сибири и пригородные зоны в более северных районах, по продуктивности и объемам производства часто не уступающие югу. Можно даже с большой долей условности посчитать, сколько больших городов у нас не хватает. Если принять, что наибольшее влияние города оказывают на районы, расположенные в пригородах и полупригородах (соседи больших городов первого и второго порядка), то получится, что в Европейской части России для успешного развития крупных и средних агропредприятий не хватает 64 города с населением, как минимум 100 тысяч жителей каждый (Нефедова, 2003а, с.298-305). А с учетом географии современного кризиса сельского хозяйства дефицит составляет 50 городов.

 

То, что именно вблизи городов у нас сохраняются наиболее эффективные и надежные агропредприятия, кажется анахронизмом. В США и на Западе так было до 1950-60 годов, а затем сельское хозяйство было вытеснено на окраины, в то время, как пригороды заполнила расползающаяся одноэтажная застройка горожан - результат субурбанизации и дезурбанизации. У нас эти процессы также набирают силу. С той только разницей, что люди, как правило, не выезжают из городов на постоянное место жительство, а строят пригородный дом, как дачу, дополнительно к городской квартире. В России, в отличие от Западных стран, происходит скорее выплеск капиталов, чем населения из городов, хотя от четверти до трети ближних дач и коттеджей обитаемы и зимой.

Российская дачная традиция также требует земли. И хотя участки, в основном, небольшие, масса горожан, имеющих второе загородное жилье, огромна. Достаточно напомнить, что только сады и огороды имеют 20 млн.семей (Сельское хозяйство, охота и рыболовство, 2004), то есть около половины всего городского населения. А еще – старые традиционные дачи, дома в деревнях, купленные и унаследованные горожанами, и бьющие в глаза шикарные коттеджи. Учесть весь этот «городской десант» в сельской местности статистика не в состоянии.

Наиболее плотно дачники оседают все-таки недалеко от городов, чтобы можно было часто курсировать между основным и загородным жильем. Но именно в пригородах потребительская стоимость сельскохозяйственных земель особенно высока. Например, Московская область, несмотря на свою небольшую территорию – один из основных сельскохозяйственных производителей России, уступающая только Краснодарскому краю и Татарстану. Здесь расположены самые лучшие предприятия с высокой продуктивностью, на которые во многом опирается пищевая промышленность Москвы, снабжающая, кстати, половину городов России. Даже знаменитые вологодские молочные продукты – это тоже пригородные районы вокруг Вологды. Вдали от городов эффективные предприятия в Нечерноземье не выживают. Поэтому наступление горожан в пригородах – очень серьезная проблема для нашего сельского хозяйства. А наступление это крайне агрессивно, ведь цена земли в пригородах крупных городов, особенно вокруг Москвы, постоянно растет. Поэтому приобрести ее стремятся не только отдельные дачники, но и крупные фирмы и банки. Технологии искусственного (недоброжелательного) банкротства агропредприятий давно известны и активно применяются, также как и скупка земельных паев населения по дешевке. Здесь локальные рекреационные и финансовые интересы горожан входят в противоречие со стратегическими интересами продовольственного обеспечения большого города и страны. В таких районах давно уже пора спасать сельское хозяйство. Именно в пригородах, да еще на благодатном Юге, при дефиците их земель, требуются ограничения на продажу земельных паев и их целевое использование. Во всех остальных районах земель избыток, и огромные заброшенные поля никому не нужны, ни местному населению, которому вполне хватает огородов у дома и на окраине деревни, ни колхозам, ни иммигрантам. Здесь, наоборот, следовало бы всячески поощрять продажу земель всем, кто хоть как-то может спасти эти территории от полного запустения.

Экспансия горожан давно уже вышла и за пределы пригородов. Дачные зоны Москвы и С.-Петербурга почти сомкнулись на юге Псковской и Новгородской областей. Вдали от городов дачники скорее спасают деревню от запустения. Однако дачники сохраняют деревни, но не сельское сообщество, которое под их влиянием разлагается даже быстрее. И, тем более, не колхозное хозяйство.

Дело ведь не только в сельском хозяйстве, и даже не в местном населении. Можно ли спасти хотя бы очаги староосвоенной и отвоеванной у леса территории? В этом плане горожане выполняют неоценимую роль, сохраняя и восстанавливая отдельные дома и целые улицы. Однако возникает другая проблема. Там, где круглый год нет постоянного населения, дома дачников часто разоряют зимой. Существует там и реальная опасность наступления дикой природы на поселение. Даже в обжитых деревнях в лесной зоне волки воруют собак и любую другую мелкую живность в окраинных домах. Да и существующая инфраструктура (магазины, почта) заглохнет при отсутствии постоянных жителей. Значит, нужны сторожа, нужна совсем иная инфраструктура, созданная людьми пришлыми.

 

Причину большей устойчивости коллективных или частных нерусских хозяйств многие местные чиновники склонны видеть в сельском менталителе жителей. Конечно, оценить степень «сельскости» сознания довольно трудно, но в ходе опросов, например, в республике Чувашия, мы попытались сделать это косвенным образом — с помощью двух вопросов, отражающих разные поколенческие ориентиры: «Хотели бы Вы переехать в город?» и «Хотели бы Вы, чтобы Ваши дети жили в городе?». Среди русских респондентов городская ориентация выражена очень ярко: около половины утвердительно ответило на первый вопрос и более 70% — на второй. Не хотят уезжать пенсионеры. Среди чувашских респондентов только 25% хотели бы переехать в город, зато будущее детей связывают с городом 60% семей. А у татар в Чувашии сельский менталитет оказался наиболее выраженным. Почти никто из опрошенных не хотел бы поменять село на город, а своих детей в городе видят только 13%.

В русских нечерноземных селах молодежь, которая быстрее впитывает плоды глобализации, несущей иную систему ценностей и входящую в противоречие с условиями жизни в деревне, районах депопуляции уже не удержать ни рабочими местами, ни отдельными мероприятиями местных и федеральных властей. Поколенческие различия, способствующие неуклонному сокращению численности сельского населения, велики: для старшего поколения характерно «доживание», для среднего – конфликтное «выживание», для младшего – ориентация на миграцию в город (Творогов, 2005). И тот факт, что социологи активно используют то, что было сделано географами (там же), говорит о начавшемся взаимопроникновении наук.

В южных районах во фронтирных зонах происходит явная сегрегация населения по экономическим и культурным признакам. Русское население не может жить там, где доминируют мусульманские народы (и даже боится ездить туда). Но оно упорно держится за старые казачьи районы земледелия (например, кубанские районы в Краснодарском крае и на западе Ставрополья, долину Кумы, пригороды, примагистральные зоны). На эти территории стараются не пускать «инородцев» и культивируют в себе ксенофобию, которая в какой-то мере порождена неумением конкурировать с мусульманским населением. Тем не менее, несмотря на очевидный и даже показной национализм части местного населения, особенно казаков, апеллирующих к культурным различиям и «геополитическим угрозам», межэтнические конфликты здесь имели и во многом имеют теперь экономическую и демографическую подоплеку. И тем серьезнее они и труднее разрешимы.

Анализ производственных характеристик сельского хозяйства, его динамики в 1990-х гг., урожайности культур и продуктивности скота в советский период и в настоящее время показали возрастающую поляризацию деятельности, проявляющейся на всех уровнях: от предприятий, административных районов до субъектов РФ. В период кризиса и при первых шагах выхода из него четко обозначились очаги и ареалы более перспективного хозяйства и обширная зона, экономической депрессии (Нефедова, 2003 а и б). Кризис в сельском хозяйстве привел и к сжатию посевных площадей, особенно сильному в районах сельской депопуляции, и к уменьшению его интенсивности. Можно говорить о разных типах экстенсификации: в зерновых районах она связана с рассредоточением скота из животноводческих комплексов в хозяйства населения, расширением доли зерновых культур и упрощением севооборотов, вплоть до двуполья (зерновые, пар). В зонах рискованного земледелия — это свертывание сельского хозяйства в целом и переход от производящей деятельности к собирательству, охоте, рыболовству. В пригородах, наоборот, идет явная интенсификация деятельности, ее сосредоточение на более крупных и жизнеспособных предприятия. Заметно изменилась структура посевных площадей и его специализация. Все это требует совершенствования методов районирования сельского хозяйства. Уже невозможно использовать кочующие из атласа в атлас карты специализации советского сельского хозяйства тридцатилетней давности, не соответствующие современным реалиям.

Давно пора менять и подходы к районированию, основу которого уже не могут составлять только технико-экономические показатели агропредприятий. Сельское хозяйство, особенно в кризисное время, тесно связано с образом жизни местного населения и разными способами ведения индивидуального хозяйства, функционирующего в тесном симбиозе с коллективными предприятиями и сопоставимого с ними по объемам производства. Учет многоукладности и соотношения специализации крупных предприятий, фермеров и хозяйств населения позволил предложить принципиально новый подход к районированию сельского хозяйства. Этот подход был реализован на примере довольно дробного районирования регионов трех восточных округов России для Атласа Сибири (2006, Нефедова, 2006а).

Современную дифференциацию сельского хозяйства определяют три основных фактора: 1 – агро-климатические условия 2 – города - наиболее интенсивное и, главное, перспективное хозяйство концентрируется вокруг крупнейших городов или недалеко от них, 3 – социально-демографические и культурологические особенности населения – плотность населения, его демографический состав, миграции, а также национальные традиции ведения хозяйства, роль которых в кризисные годы усилилась. Это позволяет подойти к районированию сельского хозяйства не только напрямую, через его производственные показатели, но и через факторы, влияющие на его результаты. Подобное агро-социальное районирование было проведено на Европейской территории России (Нефедова, 2003 а и б).

 

Таблица 3. Некоторые характеристики выделенных социально-аграрных районов Европейской России в 2000 г.

В таблице 3 видно, что все пригородные районы, наравне с равнинным югом, имеют самые лучшие показатели агропроизводства и продолжают оставаться миграционно привлекательными для населения. Их характеристики отличаются от периферийных районов настолько сильно, что трудно поверить, что расстояние между ними может не превышать и 100 км.

* * *

То, что испытало наше общество в 90-х годах, можно назвать культурным шоком. И хотя социальная психология применяет понятие «культурного шока» к столкновению разных национальных культур (например, при миграциях), многие его аспекты налицо и здесь. Это напряжение от изменившейся и непредсказуемой среды, материальных лишений, утраты старых ролей и ценностей, чувства тревоги, неполноценности, трудностей психологической адаптации. В той или иной мере все это пережили самые разные слои российского общества. И все же в 90-е годы оно заметно сдвинулось в сторону западных идеалов и ценностей. В большей степени это коснулось, конечно, горожан, особенно молодых. Но в деревенская молодежь активно подключается в процессам глобализации, кто-то через технику, а кто-то и напрямую, уезжая в города. А уже сельское хозяйство, лишившись дотаций и окунувшись в коммерческие отношения, к которым оно было совершенно не готово, оказалось одной из самых пострадавших отраслей. Ведь в конце 1990-х гг. в некоторых районах до 80-90% крупных и средних предприятий было убыточно. Сейчас некоторые из них выходят из кризиса, но экономически недееспособными остаются около половины бывших колхозов и совхозов. И предприятия и люди имеют свои модели поведения, отличающиеся в разных районах. И вот на этом участке попытка географов увидеть взаимовлияние экономических и социально-культурологических параметров оказалась очень востребованной.

Кризис 1990-х гг. обострил и высветил те проблемы в российском сельском хозяйстве, которые назревали в течение многих десятилетий. Он привел деятельность агропредприятий в соответствие с их природными и социально-экономическими ресурсами. В сельском хозяйстве, как и в промышленности, наиболее перспективна стратегия точек (ареалов) роста взамен устаревшей стратегии континуального развития. Результатом длительной эволюции сельского хозяйства стала сегрегация коллективных предприятий и целых районов, выделение лидеров и аутсайдеров. Причем последние, несмотря потерю товарности сохраняются благодаря их востребованности населением. Впрочем, колхозы, в том числе и нерентабельные, оказались гораздо устойчивей, чем ожидалось. За этим стоит прочность именно социального уклада жизни в деревне, ее неизбывный и далеко не бессмысленный консерватизм.

Тот факт, что у нас более 2/3 населения так или иначе связаны с сельским хозяйством, послужил главным амортизатором при потере денежных доходов и росте цен в 1990-х годах не только в деревне, но в и городах. Трудно себе представить, в какую пропасть нищеты и голода погрузилось бы население, если бы не было этих маленьких участков, возможностей сельскохозяйственного производства на них и продажи излишков. Социальный взрыв был бы тогда неизбежен и по-русски «беспощаден».

Обширность пространства России, довольно высокая миграционная мобильность ее населения сочетаются с явной узостью пространства индивидуальной деятельности. Многие еще думают, что для развития товарных частных (в т.ч.фермерских) хозяйств не хватает законов, земли, стартового капитала. Не хватает, спору нет. Но реформы, по-моему, показали, что во многих районах не хватает в первую очередь человеческого потенциала — в нынешнем поколении, а может быть и в следующем.

Сельскохозяйственная наука много изучала маргинальность¹ природных условий нашего сельского хозяйства. Но не менее, а во многих регионах Нечерноземья и более важными, оказываются позиционная маргинальность как удаленность от крупных городов (периферийность) и демографические пороги маргинальности в зонах депопуляции населения, определяющие качественные изменения социальной среды, ограничивающие возможности функционирования крупных и средних предприятий современного типа.

Нечерноземье уже сейчас представляет собой почти социально-экономическую пустыню с крупными оазисами относительно успешного сельского хозяйства вокруг городов. На оставшейся огромной территории население будет другое — дачники и мигранты. А на юге многоукладность в сельской местности будет только возрастать, и консерватизм сельского юга в определенной мере является надежным гарантом сохранения не только крупного сельского хозяйства, но и крошечных хозяйств населения.

Давно пока отказаться от надоевших клише: колхозы или фермеры, крестьяне или наемные работники, сельское хозяйство – черная дыра или развивающаяся отрасль, дефицит или избыток сельского населения и т.п. Социальная география сельского хозяйства позволяет увидеть некоторые привычные реалии иными глазами, пытаясь совместить экономические и социальные параметры развития сельской местности. Далеко не все сюжеты этого стыкового направления исследований были показаны в данной статье. Давно назрела необходимость анализа соотношения аграрных и неаграрных занятий в современной деревне. Мало изучена адаптация мигрантов в сельской местности. Разнообразие проявлений многоукладности, самоорганизации населения, развития формальных и неформальных институтов в сельской местности – все это требует специальных исследований. Интересна тема соотношения местных бюджетов и социального развития. А уж этнические и культурологические проблемы сельскохозяйственной и иной деятельности в разных сельских районах – бездонный кладезь для географа.

Импульсы и ограничения развития нашего сельского хозяйства многообразны, географически дифференцированы и часто независимы от воли властей. Многие из этих импульсов и ограничений лежат вне сферы собственно сельского хозяйства, но тем труднее ими манипулировать.

Литература:

13. Кульбаческая О. Многоэтничный край во время переписи // Этнография переписи-2002. М.: Авиаиздат, 2003.

15. Нефедова Т.Г. Три уклада современного сельского хозяйства России: специфика и взаимодействие // Вестник Евразии / Acta Eurasica. 2002. № 1 (16).

32. Серова Е.В. Аграрная экономика. М.: Государственный университет — Высшая школа экономики; Проект Tacis, 1999.

42. Шкаратан О.И. Информационная экономика и пути развития России // Россия в современном мире: поиск новых интеллектуальных подходов / Третьи сократические чтения по географии. М.: Университет Российской академии образования, 2002.

43. Эфендиев А.Г., Болотина И.А. Современное российское село: на переломе эпох и реформ. Опыт институционального анализа // Мир России: Социология, этнология. 2002. № 4.