Донос как основа общественной морали

В течение 18 лет в США некто периодически отправлял по почте на адреса университетских ученых и авиакомпаний посылки со взрывчаткой. Его назвали Unabomber (бомбист). Он терроризировал страну и заставил «Вашингтон пост» напечатать свой манифест, бичующий современную цивилизацию. На его счету 3 погибших и 23 увечных. ФБР ловило его чуть ли не со спутников. Но не поймало, пока не посулило за сведения о нем вознаграждение от 1 до 2 млн долларов. Мать и брат бомбиста, разбирая вещи в доме, где они когда-то жили с ним одной семьей, нашли записи, сходные с этим манифестом и сообщили ФБР. Злоумышленник наконец-то был арестован. Бомбист оказался выпускником Гарварда, профессором математики Теодором Качински.

Американская пресса и телевидение не заметили морального аспекта: благое дело доноса совершили близкие родственники. Нет, обычное дело – граждане исполнили свой долг. Правда, за исполнение долга не выплачивается премия. Это заставляет подумать о моральных сторонах американской жизни.

В США дети со школьных лет не дают соседу списывать, о попытках воспользоваться шпаргалкой сообщают учителю. Ведь списывать нехорошо, это обман, а обман должен быть наказан. Все американское общество построено на конкуренции, в которой выигрывает лучший. «Если я не буду сообщать о списывающем товарище, то он обойдет несписавшего по набранным баллам, попадет в университет, займет не принадлежащее ему место в социальной иерархии» – и от этого будет страдать дело, государство, общество, а стало быть, и отдельные граждане.

Cлов «доносительство», «донос» и «доносчик» в отрицательном русском смысле в США нет. Есть information и informer – информация и информант. Разница в эмоциональном звучании слов «информант» и «доносчик» огромная. Принято, чтобы работники фирмы, банка, магазина сообщали начальству, кто из коллег опоздал или ушел раньше, отсутствовал или что-то сделал не так. Это считается гражданской добродетелью. И донесший приятно улыбается тому, на кого донес.

Почему от гражданских доблестей доноса по-американски у россиян остается нехороший осадок? Дело в изначальной ошибочности аналогии. Долгие десятилетия политическое устройство СССР питалось доносами и культивировало их. В США подобного не было, если не считать легких приступов доносительства в виде маккартизма. Другое отличие в том, что многие советские законы были безнравственны. А исполнение безнравственных законов сначала понижает моральный уровень общества, а потом делает невозможным исполнение даже нормальных законов. Хотя исполнение законов – еще не залог благополучия общества. Если находиться в рамках закона, не задумываясь о том, что он дает конкретным людям, то действует римский принцип «закон суров, но это закон». То есть надо соблюдать любой существующий закон, а не рассуждать, правильный он или нет. Да, в бытовой жизни это так.

Но та же жизненная практика показывает: мораль и закон – не одно и то же. Законное действие может оказаться безнравственным, а за моральный поступок можно поплатиться по закону. Поэтому в наших условиях следует вести речь о правильности законов, точнее их «правовости». Законы должны быть правовыми, то есть ставить права личности выше потребностей самого государства, иначе говоря, должны быть нравственными.

Тут и кроется разгадка: отвращение к доносам в бытовой и семейной жизни было способом самозащиты советских людей от нравственной деградации. «Да, на собрании меня вынудили выступить против моего товарища и сообщить на него компромат. Но там все равно от меня ничего не зависело. Если бы я отказался, то было бы одной жертвой больше – и все». Донос шел от государства и им «освящался».

В США информация (доносы) идет не от законов государства, а от глубоко укорененного индивидуализма, от борьбы за «лучшую долю» в мире американской мечты, от права личности на карьеру и от конкуренции на межличностном уровне. И что немаловажно, там были и есть правовые законы (в СССР – нет). Американцы почти не задумываются над тем, что закон в стране стал чем-то вроде третьей библии – после просто Библии и Конституции. Большинство исполняет законы почти рефлекторно. Любой нарушающий их воспринимается как покушающийся на устои, поэтому сообщить о таком – дело законное и моральное.

В США каждый готов доносить и делает это в школе и на службе чуть ли не ежедневно, а страна, где происходит подобное массовое сокрушение моральных основ, в целом имеет гораздо более высокую нравственность, чем имел СССР, да и нынешняя Россия. В России каждый в отдельности против доносов, но общество в целом аморально. Интегрально общественная мораль подорвана, хотя в каждом конкретном случае может быть высокой.

Культурно-моральная трещина, к которой россияне так привыкли, что не замечают ее

Стукач доносит не клевету, а правду, которую некто желал бы скрыть, поскольку его поступок не легитимен, наказуем. Стукач (разоблачитель) сообщает правду, чтобы наказать нарушителя и тем самым поучаствовать в восстановлении справедливости.

Если так, то становится понятно, что добровольный помощник полиции в США – это человек, который считает свою улицу своим домом, поэтому не позволяет посторонним выкидывать фантики и разрисовывать заборы. И для сотрудника, который докладывает начальству о чьих-то прогулах, фирма – родной дом, а прогульщик его разрушает.

Стукач ставит вертикальные отношения выше горизонтальных. В России стукачество традиционно считается мерзким, видимо, потому, что население во все времена традиционно ненавидит власть. В Древнем Риме гордились властью, американцы обожают историю своей власти, немцы ценят «орднунг». В России не было ни одного царя, президента или генсека, о котором после смерти не начинали бы всенародно говорить жуткие гадости, которые боялись сказать о нем при его жизни. Власть всегда была народу не родная, любые вертикальные отношения принято считать заведомо преступными, потому что они всегда наносят вред горизонтальным.

У кого-то полицию любят и уважают, у нас ненавидят. Для кого-то полицейский – друг и защитник, для нас – враг и тот же бандит. В СССР половина страны успела отсидеть в тюрьмах и лагерях, большинство – по доносу. Как им любить доносчиков? Остальные – те, что успели вдоволь пообщаться с отсидевшими и усвоить моральные законы, принесенные из-за колючей проволоки, – за что им уважать стукачей? Но даже на зоне не всякий стукач – стукач, а только тот, кто «сообщает вертикально». Если ты заметил, что в камере, пока все спят, кто-то принялся крысятничать, по понятиям не будет стукачеством заложить его однокамерникам.

Вот такая у нас треснутая мораль, так мы с ней и живем. И нам страшно заглянуть в ту моральную пропасть, к которой привыкли с детства. Многим из нас отвратительны американцы, стучащие начальству на коллег, и немцы, доносящие полиции о том, кто как едет рядом по автобану.

Но есть факт, который отрицать нельзя: чем роднее гражданину власть своей страны, тем больше у него желания считать страну своим домом, а прочих сограждан – своей семьей, и тем чаще у него возникает искреннее желание сообщить власти правду о замеченных мерзавцах, которые гадят в родном доме. И семья сограждан не осудит такого человека, не назовет его стукачом. Если ваш дядя – шериф, ваш отец – начальник автобана, а вы строили этот автобан своими руками, не будет стукачеством сообщить, чтобы оштрафовали выбрасывающего мусор в окно. Если вы организовали фирму, 10 лет работали без отдыха, пока вышли на приличный уровень, а системный администратор третий день прогуливает, и работа в бухгалтерии остановилась, разве будет стукачеством сообщить об этом, заведующему кадрами?

В здоровом и справедливом обществе вертикальные связи крепче горизонтальных. Да и какие горизонтальные связи могут быть с людьми, нарушающими общественный закон? Когда Россия поднимется до той же организации социума, как в Германии и США, стучать на дорогах и сообщать начальству о прогулах станет просто и естественно.

Российским обывателям чужды стукачи, сутяги и правдорубы

В западных странах к стукачам относятся как к нормальному явлению: бдительный или неравнодушный гражданин, приметивший непорядок или нарушение закона, тут же сообщает об этом куда следует. В России не так, и это не связано с неприятием «ложного доноса» ради корысти. В нашей стране принято жестко относиться даже к тем, кто сообщает о реальных проступках или правонарушениях, то есть и к тем, кто говорит правду. Есть некий общепринятый моральный кодекс, который запрещает рядовым членам общества сообщать органам власти правду о реальных процессах внутри общества. Подобное отношение к стукачам распространяется не только на тех, кто «стучит» в органы власти, но и на тех, кто жалуется начальству внутри компаний. Складывается впечатление, что любая коммуникация снизу вверх по иерархии обществом не приветствуется.

И на фоне такого общественного неприятия россияне умеют и любят «строчить доносы» и «наушничать». Особенно в чести анонимные доносы, значительно реже встречаются те, кто добивается правды открыто – путем жалоб, а то и через суд. К искателям правды через суд («сутягам») в народе отношение чуть более ровное, но тоже сдержанно-брезгливое. В российской провинции «добиваться правды через суд» – занятие муторное, долгое и, как правило, безнадежное. Энтузиасты, решившиеся пройти все эти круги ада, понимания и поддержки в своем окружении обычно не находят: по мнению большинства обывателей, идея судиться – странная блажь, занятие почти постыдное. Не смягчается обыватель даже тогда, когда через суд кто-то пытается отстаивать общественные интересы. А если человек судится в защиту собственных прав, в народе это называется «качать права» – улавливается пренебрежительно-брезгливый смысл.

Почему стукачи и сутяги, говорящие и отстаивающие правду, отталкиваются российским обществом? Дело в «оккупационном принципе» построения российского (а до того советского) общества. Российские «низы» политически абсолютно бесправны и не в силах как-либо влиять на «верхи». В то же время «верхи» («начальство», «компетентные органы») обладают безграничными возможностями воздействия на обывателей. В таких условиях обыватели по умолчанию принимают тактику «не привлекать к себе внимания властей» как единственно разумную.

Исторический опыт подсказывает: даже при благих намерениях «начальство» не ограничится точечным улучшением, пойдет «улучшать» дальше, а остановить его у обывателей никакой возможности нет. Поскольку общество (все вместе и каждый в отдельности) беззащитно перед «начальством», попытка доносчика вступить с ним в единоличный контакт выглядит как стремление предать «своих», а то и самому стать «начальством». То есть любого доносчика у нас сразу подозревают в стремлении нарушить баланс сил в свою пользу, одним махом возвыситься над своим окружением (в европейском обществе такие подозрения вызовут недоумение). Поэтому эти поползновения встречают жесткий отпор.

Беда в том, что «стук» – это едва ли не единственный имеющийся в распоряжении рядового члена российского общества канал связи с «верхним эшелоном», способ хоть какого-то воздействия на тех, от кого зависит его благосостояние, а то и сама жизнь. Как ни странно, атмосфера тотального неприятия стукачества, его «подпольности» способствует пополнению числа стукачей. Они множатся благодаря тайне, ведь она обеспечивает эксклюзивность контакта.

С появлением в постсоветской России выборов искатели правды получили еще один канал самовыражения, кроме писания доносов в инстанции и унылого сутяжничества на процессах, собираемых раз в три месяца. Стало возможным идти с собранной правдой (в данном контексте – компроматом) на выборы и искать поддержки избирателей в открытой борьбе. Ряды правдорубов пополнялись из числа журналистов провинциальной прессы и аппаратчиков, выдавленных из властных органов более шустрыми или беспринципными коллегами.

Правдорубство – стандартный путь для публичного политика на Западе: публика любит разоблачения и склонна поддерживать смельчаков, которые идут ради них на риск. В США и европейских странах правдорубы могут даже не домогаться публичных должностей на выборах: им бывает вполне достаточно приобретаемого общественного статуса. Имена известных журналистов-разоблачителей на слуху, им дают Пулитцеровские премии, приглашают выступать с лекциями по стране, их окружает почет и уважение. Достаточно вспомнить легендарные имена журналистов, раскрутивших Уотергейтский скандал.

В российской провинции общее брезгливое отношение к «искателям правды» распространяется и на правдорубов. К ним, какую бы жуткую и актуальную правду они ни открывали, относятся как к шоуменам, чьи выступления быстро приедаются. Так, майор Дымовский из Новороссийска одним из первых додумался применить жанр публичного видеодоноса Путину (когда народ еще не до конца разобрался с возможностями YouTube). На видео майор рассказывал премьер-министру о безобразиях ГУВД Новороссийска. Видео какое-то время было очень популярно, но интерес к правдорубу и появившимся после него бесчисленным видеопоследователям быстро сошел на нет.

И на выборах у правдорубов в России почти нет шансов. Скорее наоборот: опытные политтехнологи советуют своим кандидатам, у которых имеется убойный компромат на соперников, не озвучивать его лично, потому что это только отпугнет избирателей. Для озвучки компромата даже нанимается специальный «технический» кандидат, чья функция только одна – «мочить» соперников, говоря про них правду. Основному кандидату максимум позволяется сдержанно прокомментировать эту информацию.

Почему российский обыватель, он же избиратель, не приемлет правдорубов? Потому что не желает иметь общих дел с «начальством», вникать в вопросы управления. Большинство россиян совершенно искренне считает, что всё, происходящее в стране за пределами их семейного круга (или их непосредственных знакомых), их вообще не касается. На то есть «компетентные органы». В чем они компетентны и компетентны ли вообще – это тоже обывателя не касается. Охота лезть не в свое дело напрочь отбита предыдущими историческими периодами, особенно последним столетием.

Правдоруб в глазах большей части населения – едва ли не самый неприятный тип правдоискателя. Доносчик пишет и шлет свои доносы тихо, сутяга скандалит в судебном заседании, куда мало кто ходит. А правдоруб обращается к обывателю напрямую, не только требуя внимания к себе, но и ожидая действий в свою поддержку. А российский обыватель не верит ни в какие действия за пределами собственного «ближнего круга». И слушать правду от кого бы то ни было ему не хочется или не уютно. Да он ее и сам прекрасно знает, но уверен, что сделать все равно ничего нельзя.